— Ладно, — чересчур легко согласилась Лариса. Не показались ей эти морферовы словеса серьезными. — Сегодня ночью, говоришь? А как же ты через свою охрану пройдешь, mon aimable ami?
— Это моя забота, — надменно сказал “любезный друг” Ежинский. — В одиннадцать вечера встречаемся у фонтана.
— У какого? — опять засмеялась Лариса. — Здесь их двенадцать.
— Нет, — парировал морфер. — Здесь их тринадцать. Только тринадцатый замаскирован под памятную стелу в честь героев Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года.
— А, знаю. Стелу знаю. Но вот о том, что она фонтан маскирует, слышу впервые.
— Еще бы! Если б вы, людишки, все знали, от вас бы на земле продыху никакого не было…
— Но-но!
— Замнем. Только ты еще не знаешь, что под сим фонтаном имеется старинный и тайный подземный ход. Прямо до развалин церкви…
— Я так понимаю, что тебе совершенно не хочется, чтоб другие твои соплеменники узнали об этом ночном вояже. Поэтому ты и решил волочить в “тайный подземный ход” именно меня.
— Естественно. И я надеюсь на твое благоразумное молчание, убийца.
— А я — на твое, насильник.
— Вот и договорились, — усмехнулся морфер, и тут Лариса с омерзением увидела, как изо рта у него вывалилась какая-то шевелящаяся дрянь наподобие опарышей.
— Ладно-ладно. Договор дороже денег, — стараясь не обращать внимания на опарышей и потихоньку вновь разворачиваясь к двери, выдавила Лариса.
— Не-э-эт, — безобразно растянул рот морфер, и тут уж посыпалась из его пасти такая дрянь, что и описывать тошно. — Договор. Дороже. Жизни. Приходи, Ла-а-ариса. Я буду жд-а-а-а-ать…
…Когда Лариса с лицом бледным, как стиральный порошок “Тайд Белые облака”, вылетела из восемнадцатого номера, охранники смотрели на нее с любопытством и удивлением. Такое любопытство и удивление бывает на лицах людей, наблюдающих за другими людьми — например, идущими по канату без страховки. Или без парашюта прыгающими из самолета, летящего на высоте трех тысяч метров…
“Кажется, я приобретаю здесь известность, — подумала при этом Лариса. — И вряд ли это пойдет мне на пользу. Еще никому не шло на пользу то, что на него пялились как на конченого идиота. Интересно, с чего бы это?”
…Поздний вечер, в который Лариса и Ежинский собрались “на дело”, выдался таким холодным и ветреным, словно хотел заявить тоном этакого шерифа из Касл-Рока, застукавшего банду тинейджеров за отгрузкой партии марихуаны из рейсового трейлера “Пенсильвания — Мексика”: “Гребаное дело вы затеяли, ребята. Вы опустили большой гребаный шлагбаум поперек той гребаной дороги, которая привела бы вас в ваше гребаное светлое будущее. А теперь бросайте ваши гребаные семизарядники, кладите руки на гребаный капот и слушайте, как я буду зачитывать вам ваши гребаные права!” Вот так примерно. Северный ветер ожесточенно старался выцарапать из Ларисиного тела последние остатки тепла, дождь, тут же превратившийся в ледяную, осколочной остроты, крупку, сек лицо и, казалось, способен был даже пробить плотную кожу тяжелой походной куртки, которую профессиональная отравительница не поленилась надеть (и теперь ничуть не жалела об этом). С джинсами и сапогами дело обстояло хуже, потому что первые промокли уже за те минуты, что Лариса потратила на дорогу от своего жилья до “тринадцатого фонтана”, а вторые… Вторые вообще были на каблуках. Высоких каблуках-шпильках. И если Ларисе действительно предстоит вояж в подземный ход, а потом — в развалины церкви, то пусть кто-нибудь там, наверху, сделает так, чтоб она не переломала себе ноги. Ведь, говорят, наверху дураков любят и берегут. А сейчас среди этого ветра и бьющего по щекам льда Лариса чувствовала себя стопроцентной и беспримесной дурой. Ведь наверняка этот морфер ее просто кинул. Или подставил. Для собственного морферовского удовольствия.
По разъезжающейся под ногами грязи Лариса кое-как дошагала до стелы и обеими руками вцепилась в ее фигурную бронзовую ограду. Хорошо, что сейчас никто ее не видит — уже измученную, вымокшую и злую.
…А ведь могли бы и увидеть.
Если б по всей территории парка, как обычно, горели фонари.
Но именно сегодня фонари не горели.
Лариса слышала краем уха, что назавтра будут по полной программе эксплуатировать электрика, что какие-то проблемы то ли с проводкой, то ли с распределительным щитом, потому что электричество вырубилось и в крыле гостевых номеров… Где, кстати, был и номер восемнадцать…
Значит, не шутил морфер насчет того, что сумеет удрать и пойти с нею на эту авантюру. Иначе кому, кроме Ежинского, удалось бы так поработать со светом? Это только ему прямая выгода.
— Bonsoir, — услышала Лариса шепот прямо у своего правого плеча. И непроизвольно вздрогнула: этот тип опять подкрался невидимым и бесшумным!
— Какой, к черту, “добрый вечер”! — буркнула она шепотом, стараясь унять дрожь омерзения, которая непроизвольно возникала в ней всякий раз, как морфер Ежинский оказывался слишком близко. — Скорее это похоже на очень недобрую ночь!
И только теперь обернулась. Всё. Дрожь прошла. Она готова ко всему…
…Только не к такому облику Ежинского!
Он был деревом. Точнее, конечно, не деревом, а скорее кустарником по типу “барбарис купированный”. То есть ростом он не превышал Ларисы, веток было немного, листьев, в соответствии со временем года, не было вообще. А опознать в этом кусте Ежинского было проще простого: амбре. Неповторимое амбре, которое чуть не сшибло с ног Ларису в номере восемнадцать.
Лариса придирчиво оглядела “барбарис”. При этом ей в голову полезли всякие аналогии с классикой, начиная от хрестоматийных онтов Толкиена до хрестоматийной же песни Гребенщикова: “Ты дерево. Твое место в саду ”.
“Твое место в дровах”, — со злостью подумала Лариса про Ежинского, но сказала другое:
— Так и будем стоять под дождем или делом займемся?
— Займемся! — потер веточками “барбарис”. — Ну-ка, отойди!
И он с грацией вязанки хвороста протиснулся в зазоры оградки. Пошуршал-пощелкал, и через полминуты часть ограды отошла в сторону, открывая ход и Ларисе.
— В темпе давай! — деревянно заорал Ежинский. — В темпе!
И тут Лариса увидела, как гранитный монолит стелы словно теряет свою прочность, незыблемость и монолитность. Растушевывается в темноте, как расплывается рисунок гуашью, если плеснуть на него водой…
Только сейчас Ларисе было не до сравнений. Морфер уцепился за нее колючими ветками и поволок в темноту:
— Скорей! Я тебе не Господь Бог — атомные структуры без учета времени перестраивать! Сейчас эта дрянь опять срастется!
Лариса буквально скатилась за кустом-Ежинским в какую-то канаву. Повернулась назад, провела рукой — пальцы коснулись незыблемого гранита. Без единого зазора и трещинки.
— И что дальше? — поинтересовалась профессиональная отравительница, стараясь приспособить глаза к окружающей ее темноте и жалея, что нет под рукой прибора ночного видения, — Ты бы фонарик взял с собой, что ли, кустарник!