– А твоя как?
– Моя… то есть я постараюсь предупредить об этом кутежанских подпольщиков. Мне бы только их найти…
– А чего их искать, – неожиданно подал голос Евгений Селивестров. Когда вот оно, подполье.
И он постучал деревянной ногой по застеленному дерюгой полу.
От этого стука дерюга вспучилась горбом, а потом и вовсе упала в сторону. Под ней обнаружилась поднятая крышка люка. Запахло подземельем и тайнами.
– Дед! – послышался из-под земли веселый голос. Ты чего опять расстучался? Не знаешь разве: заняты мы!
– Вылазь, Федор! – потребовал Селивестров.
Федор вылез. Был он юн, розовощек и лохмат.
– Вот оно и есть, наше подполье! – гордо отрекомендовал его человек с деревянной ногой.
* * *
…Утро было как в песне – туманным и седым.
Ладья под пересвист просыпающихся малиновок и зябликов величаво вышла из заросшей осокой заводи Махлы-реки и двинулась, рассекая крутой грудью медленные воды, в сторону города. На корабле было тихо, но это вовсе не означало, что упомянутое судно пустовало. Скорее, те, кто в данный момент находился на ее борту, умели быть бесшумными. До поры до времени.
Туман по мере продвижения ладьи рассеивался, и в момент, когда от Махлы ответвился рукав славной речки Калинки, засияло солнышко и борта грозного и прекрасного корабля засверкали, поскольку были обвешаны большими бронзовыми щитами.
На ладье шли последние приготовления.
– Куда, куда, сущеглупые?! Нешто ведено вам было в. пищали зелье сапожной щеткой наталкивать?! Ох уж и покажет вам после битвы Марья Моревна, прекрасная королевна!
– Эй ты, тетеря деревенская!.. Да, к тебе, черту сивобрысому, я обращаюсь! Рази ж ты не знаешь, что ружья кирпичом чистить есть первое непотребство?! Левша, поди, скажи-ка ему!..
– Нишкните, мужики! Орем так, что ужо на площади слыхать нашу перебрань, прости господи!
– Сам молчи. Енерал выискалси.
– Мужики, а колечко-то у кого на сей час обретается? Вань, у тебя? Дай поглядеть! Тьфу ты, паскудство, и смотреть-то не на что!..
– Что, Егорка, не для тебя закорка?! Молод ты еще такими колечками забавляться! Твое дело не по бабам сопли распускать, а палубу драить! Что зазря шмыжишь, людям работать мешаешь.
– Пер-рвая р-рота, слушай мою команду!
– Вто-р-рая р-рота, слушай мою команду!..
– Салус публика – супрэма лэкс!
– …А толмачу баранок дайте – пущай заткнется да грызет с устатку, ему воевать не положено! Он нам еще во дворце пригодится, как энтого интервента клятого допрашивать примемси.
– Аста ла виста, бэби!
– Точно. Готовьсь, ребята-а-а!
– Колечко-то на ствол взденьте, вон уж и царски хоромы показалися. Ох и жахнет сейчас пушечка родимая да по вражьему оплоту!
Рассвистевшиеся утренние пташки примолкли и с почти благоговейным ужасом созерцали удивительное зрелище: над бортом ставшей в камышовых зарослях ладьи появился, поминутно вытягиваясь и удлиняясь в сторону дворцовой площади, мрачный черненый ствол самой большой пушки.
– Полезное однако же в хозяйстве энто колечко, мужики!..
– Энто смотря об каком хозяйстве речь. Моему, к примеру, хозяйству оно вовсе без надобности. Что я, убогий какой?! Вась, а тебе что, потребно колечко?
– Гы-гы-гы!
– Га-га-га!
– Подите вы к раковой бабушке, скалозубы! Уж и спросить ничего нельзя!
– За спрос не бьют в нос! Василий, не кручинь головы, как завершим баталию – даст тебе Ванька колечко поносить, бабу твою порадовать…
– Тьфу на тебя, похабник!
– И попрошу запомнить: кому я Ванька, а кому – и Иван-царевич!
– Прощения просим!
– Ох, и заноза же ты, Маздай Маздаевич!
– Р-разговорчики на палубе! Приготовиться к атаке! …И потемнело в тот миг небо синее, и закрылось тучею солнце ясное, и от греха подальше улетели коростели-птицы, да и сороки-трещотки, любительницы скандалить и сплетничать, захлопнули свои клювики, потому как грозно и сурово смотрел пушечный ствол в окружающее мирное пространство.
– Огонь!!!
Исторический, вошедший позднее во все летописи залп был такой, что у всех находившихся на ладье на мгновение уши позакладывало. Но борцы с тиранией быстро оклемались, и уже гудело-перекатывалось от кормы до носа грозно-веселое «ур-раа!!!».
И тут же, не давая улечься поднятой залпом пыли, со стороны дворцовой площади послышался усиленный тысячей глоток призыв: «На штурм!»
С ладьи спустили легкие маневренные плоты, и, споро погрузившись на них, вооруженные до зубов бойцы первой и единственной кутежанской революции, матерясь и перебрасываясь солдатскими остротами, ринулись по речке Калинке к ближайшей пристани, чтоб влиться в ряды победоносного народного восстания. И над всем этим разлитием благородного гнева несся клич на языке далекого Тибра:
– Авэ, Цезар, моритури тэ салутант!..
– Вы не есть правы, мистер Промт Дикшинари, – говорил в это время педантичный и аккуратный даже во время революции Фондей Соросович. Мы не есть идущие на смерть. Мы есть несущие жизнь.
– Это ты, Фондей Соросович, правильно сказал, – одобрительно загалдел народ на плоту, и тут же прозвучала команда:
– Суши весла! В отряды стройся! Командовала толпой вооруженных партизан Марья Моревна в новом латном облачении, в золотом шлеме с развевающимся алым плюмажем.
– Слышите, какой гул на площади стоит! – восторженно вскрикивал пивовар Иван Таранов, коего тоже допустили к оружию, понимая, как хочется человеку рассчитаться с узурпаторшей за все свои былые обиды и притеснения. Весь Кутеж на бунт поднялся!
– Кутеж – это еще мелочь! – усмехнулся Микула Селянинович. Васильев Посад присоединился, Сманигород, Козляковка, Петровск, даже из Волоколамска есть два взвода добровольцев, из бывших пасечников и пивоваров!
Среди кутежанских баб тоже царило необыкновенное воодушевление:
– Петровна! Пойдем-ка с тобой Аленку-противницу воевать, переворот учинять!
– Как переворот?! Уже?! Ахти мне, а я белье с вечера замочила! – Мой-то, стервец, и не предупредил даже, что нынче будут революцию делать, как ушел вчера после ужина, так и не появлялся. Видно, уже влился в ряды сопротивления.
– Бросай белье, Петровна, я вон опару оставила, пущай тесто убегает, а токмо не могу я пропустить исторического момента!
– Бегу, Митревна! Ты будь добра, Настьку Ефимову предупреди да Матренку Сидорову. Они дюже устремлялись царице волосья выдергать!..
Одним словом, богатырский авангард прочно подкреплялся бабьими телами. То есть тылами, конечно.