Я терпела это безобразие в Сониной судьбе несколько дней, а потом решила взять ее судьбу в свои руки. Та стрелка таинственного компаса, что всегда вела меня к верным решениям, ожила и напряженно дрожала, готовая указывать путь.
Прежде всего я выполнила простейшие операции, доступные даже тем, кто истово штудирует «Фэн-шуй для чайников». С помощью триграмм багуа и некоторых методик школы компаса я постаралась определить, какой негативный фактор мешает моей подруге незамедлительно и навсегда обрести сердечное счастье...
И тут впервые мои методы дали осечку. Триграммы молчали, и стрелка моего сердечного компаса расстроенно вертелась из стороны в сторону, как при магнитной буре. В доме Сони, как говорим Мы, мастера, всюду был «хороший фэн-шуй». Ничто, ни одна судьбоносная заноза, никакая житейская причина не мешала Соне влюбиться, и тем ие менее наша принцесса не влюблялась, и все тут. Я уже хотела предложить ей пойти тривиальным путем и собрать в доме вечеринку с массой знакомых и полузнакомых людей (вдруг там окажется искомый принц?), но тут сказочность Сониной судьбы снова сыграла свою роль. Потому что Соню пригласили на бал — как полагается приглашать на бал всякую порядочную принцессу.
Бал давало местное Дворянское собрание. Я и не подозревала, что в таком самоварно-гармошечном городке, как Тула, имеется Дворянское собрание, но вот поди ж ты!.. Соня получила приглашение — прямоугольник глянцевой плотной бумаги с золотым тиснением и витиеватыми грамматическими периодами.
— Мне не хочется на этот бал, — неожиданно заупрямилась Соня.
— Не хочется, а надо, — подавила я упрямство подруги. — И даже не с точки зрения поиска принца. Просто побудь среди людей.
— Я на работе все время среди людей...
— То на работе! А бал! Только представь: дамы в вечерних платьях, кавалеры во фрачных парах... Шелест вееров и грохот мазурки... Брызги шампанского и вихри вальса!
— Сильно сомневаюсь. Там наверняка будет скучно.
— Соня, мне не нравится твой глобальный пессимизм. Я тебе кто? Я тебе — мастер фэн-шуй. И если я, как оный мастер, заявляю, что тебе следует отправиться на бал, вооруженной своим лучшим платьем, прической и макияжем, то что ты должна сделать?..
— Подчиниться, — со смехом произнесла Соня. — О мой дорогой мастер, ты поможешь мне сделать укладку?
— А также макияж. И если мы немедленно не отправимся потрошить твой гардероб в поисках платья несравненной красоты, я тебе больше не подруга!
Мы радостно выпотрошили Сонин гардероб до основания, а затем принялись комбинировать и подбирать, спорить и примерять, подбрасывать вверх невесомые разноцветные шарфы (до коих моя подруга оказалась большой охотницей) и вообще наслаждаться этим тряпичным раем. Женщины нас поймут, а на то, чтобы нас поняли мужчины, мы и не напрашиваемся.
Через полтора часа неутомительной сортировки платьев вечерних, сорти-де-баль, платьев-коктейль и прочей, созданной на погибель женской души красоты мы выбрали наряд, в котором моя дорогая С оня должна была осчастливить своим присутствием бал тульского Дворянского собрания. Это было нечто эфемерное, воздушное, пикантное, но с намеком на целомудренное поведение хозяйки платья. То есть на вальс или танго вы хозяйку подобного платья пригласить еще можете, а вот в суши-бар — никоим образом, женщины в таких платьях стоят неизмеримо выше всех суши-баров, вместе и взятых.
— Ты великолепна, — совершенно искренне сказала я преображенной Соне. — Дворянское собрание падет к твоим ногам с тихим вздохом обожания. Уж поверь.
Соня, разумеется, мне поверила. А потому через день, разодетая в прелестное платье, украшенная прической моего собственного изобретения и блиставшая самым опасным для мужского сердца макияжем, отбыла на бал в своей карете, то есть, пардон, тыкве, то есть, еще раз пардон, машине. Перед этим я выдержала не одну баталию со своей бесценной подругой, вдруг решившей, что мне также совершенно необходимо посетить Дворянское собрание. На что я резонно возражала: у меня нет персонального приглашения, это раз. Я не дворянка — это два. Слоняться средь шумного и душного зала, автоматически выискивая места скопления негативной энергии, а не отдыхать, подобно всем нормальным людям, — это третья причина, по которой я, как мастер фэн-шуй, избегаю шумных людских сборищ.
Я посмотрела вслед отъехавшему Сониному авто и, предвкушая блаженное одиночество, вернулась в дом. В холле вскинула руки вверх, словно в приветственном жесте, и почувствовала, как светлая ци ринулась мне навстречу, напоминая собаку, соскучившуюся по хозяину. Я приняла ее в ладони, ощутив, как теплом наполняется все мое тело, как глаза обретают возможность видеть сквозь стены и предметы истинную сердцевину всего сущего. Все вокруг меня излучало сияние, каждая вещь, каждая мелочь, и я шла так, будто находилась не в обыкновенном доме, а в райском саду. Я уничтожала попадающиеся мне на пути сгустки темной ша, подобно тому как тигр прихлопывает лапой таящихся в траве жуков и гусениц... Я несла свет, сама не будучи светом, я попирала тьму, отнюдь не уверенная в том, что моя победа будет окончательной...
Неожиданное, но приятное утомление остановило меня на этом пути. Я обессилено опустила руки, подчиняясь закону смены силы и слабости. О, это великий закон, и мудр тот, кто понял его! Умение вслушиваться в собственное тело и знать, когда оно сильно и бодро, а когда слабо и нуждается в отдыхе, — великое умение, неизвестное современному человеку. О вы, невротики, трудоголики, психастеники с сорванными от непомерных нагрузок нервами, вам меня не понять. И именно потому вы пьете снотворное, а я до сих пор сплю как младенец безо всяких медикаментов. Учитель Ван То недаром повторял мне: «Слушай, что говорит тебе твое тело», и я научилась это делать...
Я поднялась на второй этаж, в гостевую комнату, и прикорнула на диване, почти в полусне пожелав Соне от души повеселиться на дворянском балу.
Сны меня преследовали изумительные. Первый был таков: я нахожусь в огромном зрительном чале — то ли театральном, то ли филармоническом, но не в качестве зрительницы. В центре зала стоит невероятной высоты стремянка, и я карабкаюсь по ней для того, чтобы заменить перегоревшую лампочку в люстре. А эта люстра, боги, что за люстра! Многослойная, словно балетная пачка, ощетинившаяся стеклянными кристаллами-иглами, будто фантастический дикобраз, унизанная мириадами прозрачных слез-подвесок, эта люстра поражала самое смелое воображение. Но самое удивительное было даже не это. Карабкаясь по стремянке, я понимала, что если я не заменю испорченную лампочку, то люстра не засияет дивно-сказочными радужными огнями, не придут на ее призывный свет зрители, а не придут зрители — не начнется представление. А если не начнется представление, то... Об этом даже подумать страшно.
Добравшись наконец до люстры, оказавшись среди ее стеклянно-зеркально-хрусталвного плена, я вдруг с ужасом понимаю, что у меня нет с собой лампочки. А стремянка предательски раскачивается под ногами, а земля становится такой недостижимой и такой опасной! Я растерянно мечусь среди хрусталя и стекла и вдруг вижу нечто, напоминающее цветом и формой переспелую сливу сорта ренклод. И мне становится понятно, что это неисправная лампочка. Мало того. Мне становится понятно, что эта лампочка — не лампочка вовсе, а человеческий глаз, давно, как бы это поприличней сказать, разложившийся.