Случается, мы с папой идём побросать мяч в кольцо. Он делает это с удовольствием, потому что баскетбол — единственный вид спорта, в котором у него есть передо мной маленькое преимущество: он пока ещё выше меня ростом. Утром в воскресенье забегаю к Брю и зову его с нами. Это у меня такой способ извиняться. Мне ужасно тяжело выдавить из себя «прости меня», ну разве что я говорю эти слова Бронте. Похоже, я вечно за что-то перед нею извиняюсь.
Мы стоим на веранде, потому что дядя Хойт спит — он всю ночь укатывал асфальт. Коди носится по их заросшему огороду, пытаясь запустить дешёвого пластикового змея; вот только сорняки такие высокие, что мальчишке никак не удаётся как следует разбежаться и набрать скорость.
— Считай это следующей стадией наших совместных тренировок, — внушаю я Брюстеру. — Баскетбол развивает ловкость и подвижность. Со штангой этого не достигнешь.
— Вот как? И тебя не беспокоит, что ты можешь ободрать себе локти... вернее, ободрать мне локти?
На что я отвечаю:
— Вот как? Ты, значит, считаешь, что я — увалень, повернуться толком не умею?
И тут-то до меня и доходит, почему он так страшно устаёт после наших тренировок, а я — как огурчик. И ведь никогда даже словом не обмолвился! Ладно, не буду ему ничего говорить. Не хватает опять поцапаться.
— Спасибо за приглашение, — произносит Брюстер, — но я не могу. Дядя считает, что выходные человек должен проводить в кругу семьи.
Ну и смехота! Ведь этот самый поборник семейных ценностей продрыхнет весь день!
— Для всех будет легче, если я останусь дома, — добавляет Брю.
— Легче — не значит «лучше», — резонно возражаю я.
И тут откуда-то сзади слышится голос:
— А ты скажи дяде Хойту, что больше не любишь его!
Оборачиваюсь и вижу Коди — он стоит, сжимая в руке своего жалкого змея. Малявки вечно болтают всякую ерунду, вроде этой; однако Брю слова брата, кажется, поразили — как будто в них ему почудилась какая-то божественная мудрость. Ума не приложу, какое дело такому, как дядя Хойт, до чувств его племянника.
Брю касается свежего пластыря на своём предплечье. Интересно, откуда у него эта рана. Он потирает её, раздумывая над словами Коди, потом поворачивается ко мне:
— В каком парке вы будете?
* * *
Не знаю, что там Брю наговорил своему дядюшке, но оба брата появляются в парке. Настроение и у меня, и у папы — хуже некуда, но мы стараемся этого не показывать. Мамы не было дома, когда мы уходили. Подозреваю, что она гуляет со своим обезьяном. Всё совершенно непонятно: то ли она собирается бросить нас, то ли желает сделать папе больно, то ли просто бежит от разборок куда глаза глядят. Думаю, что папа тоже не знает. Уныние окутывает нас, словно облако, но при появлении Брю оно рассеивается. Наверно, потому, что теперь у нас есть повод сосредоточиться на чём-то другом.
Коди тут же улетучивается с площадки — ему баскетбол до фонаря. Куда интересней испорченный оросительный фонтанчик, прячущийся в траве.
Нам с папой сразу же становится понятно, что баскетбольные навыки Брю не идут дальше тех, что можно получить в школе на занятиях физкультурой. То есть, он может «вести» мяч, стоя при этом на месте, иногда его «штрафные» летят по правильной траектории, правда, при этом редко ложатся в корзину, однако настоящей игры он и не нюхал.
— Разве вы с дядей никогда не бросаете мяч? — спрашивает папа. М-да, откуда же ему знать, что у Брюстера за дядюшка.
— Мой дядя больше интересуется бейсболом.
Папе становится всё понятно: у Брю тяжёлая, лишённая баскетбола жизнь. Это надо поправить. Мой папа в родной стихии. К тому же, впервые за много лет учитель в нём сочетается со спортсменом, и он с воодушевлением принимается обучать нового студента премудростям баскетбола.
— Знаешь, я ведь играл в университетской команде, — похваляется папа, выполняя какие-то заумные финты, которые производят впечатление только первые сто раз — однако Брю в полном восторге. Даже Коди отрывается от своего ирригационного прожекта, когда папа проводит особо эффектный приёмчик. Я еле подавляю желание закатить глаза. Надеюсь, что когда-нибудь мои собственные дети будут так же деликатны со своим отцом.
— Держись меня, — внушает папа, — и ты станешь королём площадки!
Отец переменился — и как же здорово видеть его таким! Он в приподнятом настроении, позабыл о маме и том, что наша семья вот-вот рухнет, словно дом, подточенный термитами. Могу даже сказать, что и меня это тоже как-то не очень заботит. Вся эта суета кажется теперь где-то далеко-далеко...
Брю с его моментальной памятью — отличный ученик. К тому времени, как мы решаем, что пора закругляться, он выглядит на площадке очень даже неплохо.
— Спасибо вам, мистер Стернбергер. — Его благодарность идёт от сердца.
— Да не за что, Брюстер.
— Зовите меня Брю.
Эх, как хорошо здесь — вдали от всех досадных мелочей жизни! Вообще — весь день я ношусь как на крыльях. С чего бы это? Какое-то непонятное, неописуемое состояние, этакое солнечное воскресное настроение, о котором слагают смешные и нелепые песенки — ну, вы знаете, те, которых и на вашем iPod’е целая куча, хотя вы в этом ни за что не признаетесь. А папа — так того я уже несколько недель не видел в таком превосходном расположении духа.
— Часок на площадке — и всё становится на свои места, — говорит папа, передавая Брю мяч для финального броска. — У меня такое чувство, что всё у нас наладится.
Как потом выяснится, он был прав. И одновременно очень неправ. Страшно неправ.
На следующей неделе дядю Хойта переклинило. Давненько с ним такого не бывало. То есть, дядя вечно ворчит, ругается, постоянно всем недоволен, но всё-таки не съезжает с катушек окончательно. Иногда он совсем даже хороший, например, как в тот вечер, когда умер Филей — дядя тогда почитал мне на ночь сказку и даже поцеловал перед сном. Представляете, постарался меня утешить! Он сказал:
— Не горюй по Филею. Он сейчас в лучшем из миров.
Вообще-то, я слышал, как бензопила визжала целых два часа подряд, так что в «в лучший мир», Филей попал по частям; но, наверно, дядя имел в виду царствие небесное для коров.
Таким нашего дядю увидишь не часто; поэтому когда у него хорошее настроение, я очень радуюсь. А когда ему сносит крышу, всегда стараюсь помнить, что он бывает и другим.
Так я сделал и в тот день, когда он наехал своим катком на чью-то машину.
Я сам при этом не был, потому как ему не разрешается никого брать с собой — даже в те особенные дни, когда каждый может привести на работу своих детей. У него работа слишком опасная, к тому же ещё и по ночам. Так что я узнал обо всём только на следующий день, когда пришёл из школы.