Иду обратно на футбольное поле к своему змееястребу, который такой дурак, что неба от земли отличить не может; иду — и вдруг соображаю, что ветер-то переменился! Он сначала тоже был дурак, никак не мог решить, куда дуть, но вот, наконец, взялся за ум и дует ровно, так что если я побегу ему навстречу, то, может, научу эту глупую птицу летать.
Короче, разбегаюсь, порядочный конец бечёвки оставляю за спиной, и — есть! Змей поднялся в воздух! Правда, вихляется и норовит упасть, но как же, так я ему и дал! Ветер наподдаёт ему в крылья, но они не рвутся — это тебе не мой старый змей. Продолжаю бежать, понемногу отпуская бечёвку, потому что если остановиться, он тут же упадёт, и придётся всё начинать сначала. Загвоздка в том, что поле — оно же не бесконечное. Через минуту я уже домчался до края, и побежал дальше — ну и что, что уже не по траве. Выпускаю ещё немного бечёвки и выбегаю прямо на дорогу. Она тут не сильно загруженная, но машины по ней всё же ездят, а некоторые даже, кажется, немножко слишком быстро ездят, но что прикажете делать? Не бросать же после всех моих усилий!
Ну вот, я, значит, на улице; одна машина резко тормозит, другая успевает увернуться, но это ничего — водители здесь классные; уверен — увидев мальчика со змеем, сообразят, что к чему и будут поосторожнее. Меня же не задавили — только чуть не задавили, а чуть не считается.
Когда я оказываюсь на той стороне дороги, мой ястреб уже жуть как высоко и держится в воздухе сам по себе. А потому как дальше передо мной только склон холма, весь заросший кустами — наверняка там полно змей и прочей гадости — то я поворачиваюсь и бегу по обочине.
Короче, я даже не видел, откуда она взялась — эта дурацкая мачта с проводами, вынырнула из ниоткуда и схватила моего змея своими уродливыми серым лапами. Ястреб теперь болтается там беспомощный, ветер мотает его туда-сюда, словом, ужас. А мачта смотрит на меня сверху вниз, и я, можно сказать, слышу, как она хохочет надо мной: «Бу-га-га!» Знаете, я уверен, что иногда неживые вещи осознают, что творят пакости.
Ну, я этого так не оставлю, не на такого напала! Это же совсем новый змей! Стою и соображаю: мачта — она вроде как дерево, только ветки у неё металлические и растут равномерно. Короче, кладу бечёвку на землю и лезу вверх. А глаз от змея не отрываю, потому что дядя Хойт твердил: «Всегда смотри на приз!», хотя, по правде, я думаю, ему не мешало бы иногда говорить: «Сам приз в руки не даётся, к нему надо стремиться»; ведь ему потому никогда ничего не перепадало, что он и пальцем не шевелил ради приза. А вот я молодец, делаю и то, и другое: стремлюсь за призом и не спускаю с него глаз.
Лезу и лезу вверх, а до змея, кажется, всё так же далеко. Продолжаю карабкаться и, наконец, взбираюсь на ту же высоту, на которой завис змей — и всё равно до него не достать: он болтается на конце одной из этих корявых лап, хвост закрутился вокруг толстенного (гораздо толще, чем кажется снизу) провода; и все провода зудят, как сумасшедшие, точнее, не зудят, а гудят — как будто поют с закрытым ртом. Такой электрический хор.
Меня учили не касаться проводов, если не хочу поджариться; но я-то видел, как птицы сидят на них — и ничего, так что, может, это не так опасно, как нам внушают? А, да ладно, змея-то мне нужно достать? Нужно! И вот я уже потихоньку двигаюсь по железной балке к своей цели, а волосы на руках встают торчком от электричества — их даже ветер не колышет. До змея осталось совсем чуть-чуть, но дотянуться трудновато; он раскачивается, крутится, дразнит меня... Ах, ты так, да? Вытягиваю руку — сейчас я тебя достану...
И тут я бросаю взгляд вниз.
Наверно, если бы я посмотрел туда раньше, я бы сдрейфил, наплевал на змея и спустился бы с мачты, потому что сколько я ни карабкался на деревья, а на такую высоту никогда не забирался. Кажется, я сразу позабыл, как надо лазить по деревьям. Прилип к железной лапе руками, ногами и всем остальным, сдвинуться не могу. И только тут замечаю — а ветер-то холодный, просто ледяной! Змей, который ещё секунду назад дразнил меня, теперь выглядит каким-то потерянным и вроде как бы печальным...
С такой верхотуры всё внизу — как на ладони. Футбольное поле кажется больше, чем с земли, а баскетбольная площадка — наоборот, меньше. На ней уже никого нет — все бегут через поле к моей мачте, даже те, незнакомые, и все вопят: «Смотри, смотри, вон он!», и «О Господи!», и «Держись!», и так далее в том же духе.
Брю добегает первым, Тенни — сразу за ним. Они перебрасываются парой слов, и Тенни куда-то уносится — наверное, за помощью; хотя не пойму, зачем это — вон, целая куча помощников уже на пути сюда. Потом Брю начинает карабкаться на мачту. Он никогда не любил лазить по деревьям, но нужно — значит, нужно, и у него классно получается. А внизу уже целая толпа — миллион человек стоят и пялятся на меня. Можно сказать, не сводят глаз с приза.
На половине пути Брю срывается, но успевает ухватиться за перекладину, его здорово швыряет об мачту, металл звенит, как колокол.
— Иди туда! — кричу я брату, показывая на то место, где железо немного поржавело и стало шершавым — там кроссовки меньше скользят.
Он подбирается всё ближе, и мой страх постепенно уходит — я знаю, брат спасёт меня. Когда он уже почти на моей высоте, я говорю ему, что очень сожалею, что застрял на этой дурацкой мачте.
— Не двигайся и не разговаривай! — велит он и подбирается ещё немножко поближе.
У подножия мачты я вижу Теннисона — он вернулся с чем-то в руках, по виду — с букетом цветов; он отдаёт букет мистеру Стернбергеру, тот берётся за его край, и букет почему-то становится больше. Мистер Стернбергер что-то командует другим людям, и они тоже берутся за букет. Вот теперь я соображаю, что это вовсе не букет — это большое цветастое полотнище; мистер Стенбергер и остальные растягивают его прямо под нами — ну, в точности как батут, только сделанный из розочек и ромашек. Натянут туго-туго, его держат целых десять человек, и всё равно отсюда, с высоты, кажется, что он жутко маленький.
Короче, Брю уже рядом со мной, но достать до меня ещё не может. Он перепуган, перепуган насмерть, а я вот — нет. Потому что он не позволяет мне бояться. Он никогда не позволяет мне чего-нибудь бояться.
— Я уже почти рядом! Не двигайся! — говорит он.
— А как же я отсюда слезу, если не буду двигаться?
Он крепко цепляется за мачту и смотрит на меня таким особенным, глубоким взглядом, каким обычно смотрят учителя — перед тем, как отправить тебя к директору.
— Ты должен перестать вытворять глупости, Коди.
— Это не глупости! Мой змей застрял, и мне надо было его снять. Я просто ответственный!
— А ты не мог бы быть ответственным внизу, на земле?
Брю пытается подобраться поближе — не получается. Но он не сдаётся.
— С тобой всё будет хорошо, Коди.
— Конечно, я знаю.
Это правда. Со мной всё будет в порядке, потому что Брю здесь.
Слышу, как завывают сирены; они приближаются, и вскорости из-за одного поворота показывается полицейская машина, а из-за другого — пожарная. Оглядываюсь по сторонам: клёво, если где-то пожар, я его отсюда точно увижу! Но обе машины останавливаются прямо под мачтой, и тогда до меня доходит. Пожарные машины не всегда приезжают, потому что пожар, иногда они снимают кошек с деревьев. Или людей с мачт.