— Ты что, совсем спятил? — набросилась на него Алли, схватила за шкирку и принялась трясти. Пацан продолжал ржать, что вывело её из себя ещё больше.
Алли приложила ладонь ко лбу, как будто у неё разболелась голова. Но ведь у неё теперь не может быть головной боли! Или может? От этих мыслей ей сделалось ещё хуже. Рациональная часть её ума упорно твердила, что всё происходящее — только сон, или недоразумение, или чей-то злой розыгрыш. К сожалению, у рассудка не было доказательств. Она свалилась с высоченного дерева и даже синяка не заработала. Сквозь неё проехал автобус. Нет уж, придётся рациональной части ума смириться с иррациональной действительностью.
«Похоже, в этом мире действуют собственные правила», — подумала Алли. Правила, как в обычном, физическом мире. Их придётся освоить. В конце концов, законы живого мира наверняка тоже казались ей странными, когда она была маленькой. Ну, например: тяжёлые самолёты летают, небо на закате становится красным; облака могут нести в себе целый океан воды, которая затем проливается на землю. Абсурд! Живой мир не менее причудлив, чем этот «послемир». Она попыталась утешиться этим, да куда там! Слёзы так и брызнули из глаз.
Увидев, что она плачет, Любисток перестал смеяться и попятился. У него было маловато опыта общения с ревущими девчонками, а если бы таковой и имелся, то всем его навыкам никак не меньше ста лет! Так что Аллины слёзы застали его врасплох.
— Чего ты ревёшь? — спросил он. — Ты же даже не ушиблась! Потому я и столкнул вас — знал, что с вами ничего не случится.
— Я хочу к маме с папой! — прорыдала она.
Любисток заметил, что и Ник еле-еле сдерживает слёзы. Ну и ну. Любисток представлял себе первый день их бодрствования совсем иначе. Но, может, этого и стоило ожидать? Наверно, он должен был понять, что отрешиться от целой жизни, оставить её позади не так-то просто. Мальчик подумал, что, должно быть, тоже тосковал бы по родителям, если бы помнил их. Во всяком случае, он помнил, как тосковал по ним. Нехорошее чувство. Он стоял, смотрел на Алли и Ника, ждал, пока их слёзы иссякнут, и в этот момент его осенило:
— Вы не останетесь здесь, со мной! Я правильно понимаю?
Новые друзья не отвечали, но их молчание говорило само за себя.
— Вы точно такие же, как и остальные! — закричал он ещё до того, как сообразил, что не стоило бы этого говорить.
Алли шагнула к нему:
— Остальные?
Любисток выругался про себя. Он не должен был им этого открывать!
Ему хотелось, чтобы новенькие думали, будто их только трое. Может быть, тогда они остались бы с ним. А теперь все его планы пошли прахом.
— Остальные? — повторила Алли. — Кого ты имеешь в виду?
— Ну и хорошо, ну и убирайтесь! — завопил Любисток. — Мне плевать! Валяйте, проваливайтесь в центр Земли — мне какое дело! Потому что так и случится, поняли? Поймаешь зевка — и будешь тонуть, тонуть, тонуть, пока не свалишься в самый центр Земли.
Ник отёр последние слёзы.
— А ты откуда знаешь? Всё, что ты умеешь — это скакать по веткам, как обезьяна. Ты же нигде не был, ничего не видел!
Любисток побежал к своему дереву и залез на вершину — на самую высокую платформу, висящую в сплетении тонюсеньких веточек. Там он уселся и погрузился в размышления.
«Они не уйдут! — твердил он себе. — Не уйдут, потому что я им нужен. Я могу научить их лазать по деревьям, прыгать с ветки на ветку… Я им нужен! Кто ещё покажет им, как жить, когда ты уже неживой?»
Здесь, на высоте, он хранил свои сокровища — пригоршню предметов, совершивших путешествие сюда вместе с ним, перешедших из мира живых в Междумир. Он нашёл их, когда проснулся после наводнения, забравшего у него жизнь — призрачные вещи, единственные, к которым он мог прикоснуться и пощупать. Эти предметы помогали поддерживать связь с его меркнущей памятью.
Здесь был башмак его отца. Мальчик частенько надевал его на собственную ногу, втайне надеясь, что наступит время, он вырастет и башмак придётся впору… Но он знал, что этого не случится никогда.
Здесь был попорченный водой ферротип [4] — его собственный портрет, единственная вещь, помогавшая ему не забыть, как он выглядит. Фото всё пошло ржавыми пятнышками, и он не мог различить, где ржавчина, а где веснушки. Махнув рукой, он решил всё считать веснушками.
И наконец, здесь была кроличья лапка, по-видимому, принесшая Любистку не больше удачи, чем своему бывшему хозяину-кролику.
Когда-то у него была ещё и мелкая монетка, но её украл первый же мальчишка, на которого он напоролся здесь, в Междумире — словно деньги имели для них какое-то значение!
Все эти вещи он обнаружил, проснувшись на маленьком мёртвом пятне; и когда он сошёл с этого крохотного кусочка высохшей грязи на живую землю, его ноги тут же начали погружаться в почву. Это и стало его первым уроком. Двигайся, двигайся постоянно, иначе уйдёшь под землю. И он двигался, боясь остановиться, боясь уснуть.
Переходя с места на место, из посёлков в леса и обратно в посёлки, он понял, что больше он не живой человек, а призрак; и хотя его новая сущность ужаснула его, он смирился. А что оставалось делать?
Почему он стал призраком, почему не ангелом? Почему он не ушёл на небо?
Их проповедник всегда утверждал: есть небеса и ад, других альтернатив нет. Но почему же тогда он, Любисток, по-прежнему на Земле?
Он задавал себе эти вопросы снова и снова, пока не устал от них и просто смирился со своей участью. А потом набрёл на лес — огромное мёртвое пятно, достаточно большое, чтобы стать ему домом. В этом месте деревья были реальны — он мог их пощупать. В этом месте он не проваливался под землю. Словом, мальчик уверовал, что лес послан ему свыше. Здесь его собственная, маленькая частичка вечности.
А эти новенькие — о, они, конечно, проведут вечность здесь, с ним! Это неизбежно. Может быть, они сейчас и уйдут, но увидев, каково там, в остальном мире, они, безусловно, вернутся обратно, и он построит им каждому по платформе на этом дереве, и они будут вместе смеяться и болтать, болтать, болтать, навёрстывая упущенное за все долгие годы, которые Любисток провёл в вынужденном молчании.
Стоя внизу, на земле, Ник наблюдал за тем, как карабкается вверх Любисток, пока тот не исчез из виду в пышной кроне. Ника раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он испытывал симпатию к своему новому знакомцу. А с другой — мысль о том, что он, Ник, мёртв, приводила его в смятение. Его подташнивало. Интересно, как его может подташнивать, если у него, фактически, больше нет желудка? От этой мысли его затошнило ещё больше.
— М-да, — проронила Алли. — Дело дрянь.