Вернувшись к дому, где их ждали Кристина с Джоем, Тэмплтон уже не был так уверен в подлинности этой истории.
– Ну что же, миссис Скавелло, если эта женщина и была здесь, теперь ее нет. Либо у нее на уме не было ничего зловещего.., либо ее испугала патрульная машина. Возможно, и то и другое. Скорее всего она безобидна.
– Безобидна? Сегодня днем у «Саут-Кост-Плаза» она не производила такого впечатления, – сказала Кристина. – Мне она показалась очень даже опасной.
– Что ж… – он пожал плечами. – Вы же знаете, как это бывает. Пожилая женщина.., вероятно, не вполне здорова.., возможно, говорит, не отдавая себе отчета.
– Мне кажется, дело не в этом.
Тэмплтон старался не смотреть ей в глаза.
– Так что.., если вы еще встретите ее или у вас будут какие-то неприятности, непременно звоните нам.
– Вы уходите?
– Да, мэм.
– И вы ничего не предпримете?
Он почесал затылок.
– Я не представляю, что еще мы можем сделать. Вы говорите, что не знаете ни имени этой женщины, ни где она живет, так что мы даже не можем побеседовать с ней.
Я уже сказал: если она появится снова, позвоните нам, как только заметите ее, и мы тут же приедем.
Он кивнул и, повернувшись, пошел по дорожке к выходу, где его уже ждал напарник.
Минуту спустя Кристина с Джоем стояли у окна гостиной и наблюдали, как уезжает патрульная машина.
– Она была здесь, – сказал мальчик. – Правда. Это не так, как было со змеей.
Она ему верила. То, что он увидел за окном, конечно, могло быть плодом его воображения или каким-то отголоском ночного кошмара – но тем не менее здесь было что-то не так. Он действительно видел то, о чем рассказывал: это была та самая старуха собственной персоной во плоти. Кристина не могла объяснить, почему она так уверена в этом, но, как бы то ни было, она была абсолютно уверена.
Она предложила Джою остаться в ее комнате, но он был полон решимости вести себя как мужчина.
– Я буду спать в своей кровати, – заявил он. – Брэнди будет рядом. Он учует эту старую ведьму за милю. Только.., может, мы оставим лампу включенной?
– Разумеется, – сказала она, хотя лишь недавно отучила его спать с зажженным светом.
Она плотно задернула шторы в его комнате, не оставив ни малейшей щелки, через которую можно было бы подсмотреть. Укутала его одеялом и поцеловала на прощание, доверив опеке Брэнди.
Лежа в своей постели, в темноте, Кристина не могла сомкнуть глаз и все ждала какого-нибудь внезапного звука – звона стекла или дверного скрипа, – но все было тихо.
И только редкие порывы февральского ветра нарушали ночной покой.
* * *
Джой выключил лампу, которую зажгла для него мать, и наступила кромешная тьма.
Брэнди запрыгнул на кровать, что ему, как правило, не позволялось (одно из маминых правил – в постели никаких собак), но Джой не стал его прогонять.
Он прислушивался к звукам за окном: ветер вздыхал и завывал, как живое существо. Джой натянул одеяло до самого носа, будто оно могло защитить его от любой беды.
Немного погодя он сказал:
– Она где-то там.
Пес поднял голову.
– Брэнди, она выжидает.
Брэнди настороженно повел ухом.
– Она вернется.
При этих словах Брэнди глухо зарычал.
Джой положил руку на спину своего лохматого друга.
– Ты ведь тоже знаешь это, старина? Ты чувствуешь, что она где-то рядом, правда?
Брэнди негромко рявкнул.
За окном стонал ветер.
Мальчик слушал.
Время неумолимо двигалось к рассвету.
Кристина не могла заснуть и посреди ночи спустилась вниз в детскую, чтобы проведать Джоя. Лампа, которую она, уходя, оставила включенной, теперь была погашена, и могильная тьма окутывала комнату. На секунду у нее перехватило дыхание от страха, но, включив свет, она увидела, что Джой спокойно спит в своей кровати.
Брэнди, уютно устроившийся рядом с Джоем на постели, мгновенно проснулся, когда Кристина зажгла свет.
Широко зевнув, он облизнулся и посмотрел на нее виноватым взглядом.
– Ты ведь знаешь уговор, бродяга, – прошептала она, – на полу.
Брэнди осторожно, не разбудив Джоя, спрыгнул на пол и, поджав хвост, удалился в угол. Он свернулся калачиком и сконфуженно посмотрел на Кристину.
– Хорошая собака, – похвалила она его.
Пес замахал хвостом.
Она выключила свет и пошла к себе. Пройдя несколько шагов, услышала какое-то движение в комнате Джоя и догадалась, что это Брэнди снова забрался на кровать. Однако сегодня ее мало интересовало, останется на простынях и одеяле собачья шерсть или нет. Единственное, что ее волновало, – это Джой.
Задремав, Кристина беспокойно ворочалась, бормотала во сне. Приближался рассвет. Ей снилась старуха в зеленом платье, с зеленым лицом и длинными зелеными ногтями, больше похожими на хищные крючковатые когти.
Наконец наступило утро понедельника. Ярко светило солнце. Пожалуй, даже чересчур ярко. Она проснулась рано и заморгала от сильного света. Глаза были воспалены и покраснели.
Кристина приняла горячий душ, смывая с себя усталость, и стала собираться на работу. Она надела темно-бордовую блузку, простую серую юбку и серые туфли-лодочки.
Подойдя к висевшему на двери ванной комнаты зеркалу, где она видна была в полный рост, Кристина критически оглядела себя. Она всегда несколько смущалась, видя свое отражение в зеркале, хотя и понимала, что эта стыдливость – результат внушений, которым она подвергалась в те самые Потерянные Годы, когда ей было восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет. В то время она усердно старалась избавиться от всякого честолюбия и, в значительной мере, от собственной индивидуальности, потому что тогда от нее требовалось одно – подчиниться серому единообразию. Она должна была вести себя скромно и просто и держаться в тени. Малейшее проявление заботы о собственной внешности, отсутствие самоуничижения во взоре немедленно влекло за собой дисциплинарные взыскания. И хотя эти безрадостные годы, как и связанные с ними события, ушли в прошлое, они оставили свой след, этого нельзя было отрицать.
Теперь, словно желая убедить себя, что ее победа над Потерянными Годами окончательна, Кристина поборола смущение и решительно занялась изучением собственного отражения в зеркале со всем возможным тщеславием, еще сохранившимся в ней после духовной чистки, которой ее когда-то подвергли. У нее была хорошая фигура, хотя вряд ли рекламные плакаты с ее изображением в бикини разошлись бы миллионными тиражами. Ноги стройные, прекрасной формы, пропорциональные бедра и хрупкая тонкая талия, может быть, даже чересчур тонкая, хотя благодаря этому казалась больше грудь, бывшая в действительности самого среднего размера. Кристине бы хотелось иметь такой же бюст, как у Вэл Гарднер. Однако Вэл заявляла, что большая грудь – это скорее проклятье, чем дар божий, что это то же самое, что таскать на себе пару седельных вьюков, и что вечерами от такой тяжести у нее ноют плечи. Даже если то, что говорила Вэл, было правдой, а не просто утешением для тех, кого природа наделила менее щедро, Кристине все равно хотелось, чтобы у нее была большая грудь. Она знала, что и это желание – безнадежно честолюбивое – было болезненной реакцией на все, что прививали ей в сером тоскливом месте, где ей пришлось жить с восемнадцати до двадцати лет, и в этом тоже выражался ее протест.