Руди-Рыжий Мортон, главный механик братьев Сомбра, которого я повстречал в то первое утро на ярмарке, командовал нашим взводом, а им, в свою очередь, командовал Гордон Элвейн, лысый и бородатый человек, ответственный за перевозки. Горди нес ответственность за окончательную погрузку гигантской ярмарки. Учитывая, что ярмарка братьев Сомбра путешествовала в сорока шести железнодорожных вагонах и девяноста тяжелых грузовиках, работа у него была очень ответственная.
Мало-помалу аллея, точно люстра со множеством ламп, погасла и исчезла.
Усталый, но с невероятно приятным чувством коллективизма, я вернулся в трейлерный город на лугу. Многие уже выехали в Йонтсдаун, остальные уедут только завтра.
Я не пошел в свой трейлер.
Вместо этого я направился к «Эйрстриму» Райи Рэйнз.
Она ждала меня.
— Я надеялась, что ты придешь, — сказала она.
— Ты же знала, что приду.
— Я хотела сказать...
— Неважно.
— Извини.
— Я весь грязный.
— Хочешь принять душ?
Я хотел. Так я и сделал.
Когда я вытерся, меня уже ожидало пиво.
У нее в постели, где, как я думал, меня хватит только на то, чтобы заснуть, мы занялись любовью — восхитительно медленно и просто — сплошные вздохи и бормотания в темноте, нежные ласки, медленные, точно во сне, движения, шуршание кожи, соприкасающейся с кожей. Ее дыхание было сладким, как летний клевер. Через некоторое время мы уже как будто скользили куда-то в затененное, но совсем не страшное место, сливались в этом скольжении, с каждой секундой падения все больше соединяясь, и я почувствовал, что мы движемся к полному и вечному единению, что мы близки к тому, чтобы стать одним существом, не похожим ни на кого из нас. Этого состояния я желал сильнее всего, это была возможность отбросить прочь гнетущие воспоминания, заботы и острую боль потерь в Орегоне. Достичь этого сладостного самоотречения казалось возможно, лишь если мне удастся сделать так, чтобы ритм совокупления совпал с ритмом биения ее сердца, и мгновение спустя мы добились этого совпадения, и вместе со спермой мое сердцебиение вошло в нее, и два сердца теперь стучали как одно, и с легкой дрожью и затихающим вздохом я перестал существовать.
Мне снилось кладбище. Плиты изъеденного временем песчаника. Мраморные надгробия в выбоинах. Потрепанные непогодой гранитные обелиски, прямоугольные и шарообразные, на которых сидели черные дрозды с отвратительно изогнутыми клювами. Райа убегала. Я преследовал ее. Я собирался убить ее. Я не хотел убивать ее, но по какой-то непонятной мне причине у меня не было иного выбора, кроме как повалить ее на землю и вырвать из нее жизнь. Ее ноги оставляли в снегу не простые следы — эти следы были наполнены кровью. Она не была ранена, у нее не текла кровь, поэтому я решил, что кровь — просто знак, предвестник грядущего кровопролития, доказывающий, что нам не уклониться от своих ролей — жертвы и убийцы, добычи и охотника. Я настигал ее, ее волосы развевались на ветру за ее спиной, я схватил ее за волосы, она не удержалась на ногах, и мы оба упали среди надгробий, и затем я взгромоздился на нее, рыча, потянулся к ее горлу, как будто я был не человек, а зверь, лязгающий зубами, подобрался к яремной вене, и кровь брызнула струей — стремительные теплые струи густой алой жидкости...
Я проснулся.
Сел.
Вкус крови.
Потряс головой, заморгал глазами и окончательно проснулся.
Вкус крови не исчез.
О господи.
Это должно быть воображением. Не ушедший обрывок сна.
Но он не исчезал.
Нашарив лампу возле кровати, я включил ее. Свет показался мне резким и обвиняющим.
Тени метнулись по углам комнатки.
Я поднес руку ко рту. Прижал трясущиеся пальцы к губам. Взглянул на пальцы. Увидел кровь.
Рядом со мной лежала Райа — комочек, укрытый простыней, точно тело, осторожно прикрытое заботливым полицейским на месте убийства. Она наполовину отвернулась от меня.
Все что я мог видеть, — ее светлые волосы на подушке. Она не шевелилась. Если она и дышала, то ее вдохи и выдохи были такими неглубокими, что их невозможно было уловить.
Я сильно сглотнул.
Этот вкус крови. Медный привкус. Точно лизнул старую медную монетку.
Нет. Я не мог в самом деле задушить ее, пока спал. О боже. Невозможно. Я не был безумцем. Я не был маньяком-убийцей. Я не смог бы убить того, кого я любил.
Я отчаянно уговаривал себя, но, невзирая на это, дикий стремительный ужас обрушился на меня и забился внутри яростной птицей. Я не мог собраться с духом, чтобы откинуть простыню и взглянуть на Райю. Прислонившись к изголовью кровати, я спрятал лицо в ладонях.
За последние часы я получил первое страшное доказательство того, что гоблины — нечто большее, чем химеры, порожденные моим безумным воображением. В глубине души я всегда знал, что они существуют на самом деле и что я не убивал невинных людей, в безумии своем возомнив, будто в них прячутся гоблины. Теперь я знал, что Джоэль Так тоже видит этих демонов. К тому же я сражался с трупом, ожившим благодаря слабому огоньку гоблинской жизненной силы. Будь это труп нормального человека, невинной жертвы моей мании, он бы не поднялся из могилы так, как он поднялся. Все эти факты служили достаточно убедительной защитой против обвинения в безумии, которое я нередко выдвигал против самого себя.
И все же я продолжал сидеть, закрыв лицо руками, скрывая его пальцами и ладонями, не желая протянуть руку и коснуться ее, боясь того, что я, возможно, сотворил.
От вкуса крови у меня сжималось горло. Я содрогнулся и глубоко вдохнул. Вместе с воздухом прихлынул аромат крови.
За последние два года мне не раз пришлось пережить страшные, мрачные моменты, когда мной овладевало чувство, что весь мир — просто склеп, который был сотворен и запущен вертеться волчком в пустоте с одной-единственной целью — обеспечить сцену для представления Космического Театра Ужасов. Сейчас был один из таких моментов. Когда тиски такой депрессии сжимали меня, мне казалось, что единственный удел человечества — это бойня, что мы либо убиваем друг друга, либо становимся добычей гоблинов, либо падаем под ударами судьбы — от рака, при землетрясениях и приливах, от мозговых опухолей, от ударов молнии — от всего того, чем бог задумал расцветить и обогатить сюжет пьесы. Временами мне казалось, что граница и предел нашей жизни — кровь. Но мне всегда удавалось выбраться наружу из этих ям — я хватался за свою веру в то, что мой крестовый поход против гоблинов в конечном счете спасает чьи-то жизни и что в один прекрасный день я смогу заставить остальных людей поверить в существование разгуливающих среди нас монстров, замаскировавшихся под людей. И тогда, надеялся я, люди перестанут сражаться и увечить друг друга и обратят все свое внимание на настоящую войну. Но если я в бреду напал на Райю, если я убил ее, если я смог убить того, кого любил, значит, я безумец и все мои надежды относительно себя самого и будущего моей расы были возвышенными...