Сэндоу осторожно раздвинул перистые листья папоротника и коснулся ладонью земли. Озадаченный Рихтер последовал его примеру.
— Она теплая... Но что в этом странного, ведь здесь тепло, даже жарко...
— И все же это странно, — сказал Сэндоу. — Особенно если отойти на каких-нибудь десять футов — там уже не растет ничего, кроме пары жалких кустиков папоротников-мутантов.
— И что с того? — вскинул брови Рихтер.
— Там земля холодная, почти ледяная, — сообщил Потрясатель. — Я тщательно промерил температуру в нескольких местах и обнаружил границу, где резко обрывается теплая зона и начинается холодная. Плавный переход напрочь отсутствует.
— И как вы это объясняете? — живо заинтересовался главнокомандующий.
"Что-то уж слишком живо”, — подумал Сэндоу, глядя на мгновенно заблестевшие глаза Рихтера. Потрясатель прекрасно понимал, что творится сейчас в душе у старого офицера. Отчаявшись позабыть мертвых — хладнокровно зарезанных в гостинице Стентона, сгинувших в горах, — Рихтер неосознанно хватался за малейшую возможность хотя бы на время отвлечься от мрачных воспоминаний. Это был вполне традиционный способ борьбы с горем. Однако если такое лихорадочное возбуждение продлится еще день-два, то вполне может превратиться в острый психоз, что поставит под удар всех без исключения членов экспедиции. Рихтер непременно должен оставаться настороже, и ничто не должно угнетать его настолько, чтобы усыпить бдительность.
— Мне представляется, — заговорил Сэндоу, вновь возвратившись к заинтересовавшей его загадке, — что тут под землей присутствует некий источник тепла, поддерживающий жизнедеятельность тропических растений и животных, причем даже в зимние месяцы, однако верхушки деревьев мертвы и прихвачены морозцем.
— Полагаете, это искусственный источник тепла? — поинтересовался Рихтер.
— Возможно. Но не исключено, что он естественного происхождения. Впрочем, и то и другое в равной степени загадочно.
— Думаете, стоит раскопать этот ваш источник? — поинтересовался Рихтер, погружая пальцы во влажную черную почву.
— Даже будь это и реально, не стоило бы понапрасну тратить ни сил, ни времени, — ответил Сэндоу. — Просто я усмотрел в этом аномалию...
В этот момент к ним приблизился голубятник по имени Фремлин, и разговор двух пожилых людей угас сам собой. Он был явно возбужден: глаза блестели, тонкие, но сильные руки пребывали в постоянном движении, пальцы той дело нервно переплетались.
— В чем дело, Фремлин? — спросил главнокомандующий.
— Голуби, командир. Я давно поужинал, потом потолковал с ними и отдал им кое-какие распоряжения. Как думаете, можно их выпустить? Пора бы им поработать.
— Стало быть, нервничают птички, а?
— Ого, и еще как, командир! Они обругали меня самыми бранными словами, которым выучились у людей, за то, что я не пускаю их погулять.
— Хорошо, выпусти, — разрешил Рихтер.
— Спасибо, командир! — И Фремлин чуть ли не вприпрыжку направился к клеткам, где маялись черные изящные птицы, то и дело фыркая и воркуя друг с дружкой.
— Погодите-ка! — крикнул Сэндоу светловолосому мускулистому голубятнику. — Можно мне поглядеть?
Фремлин, обрадованный возможностью прихвастнуть, радостно закивал.
Подле клеток голубятник опустился на колени и заворковал совершенно по-голубиному. Потрясателю звуки эти напомнили тихое гудение ветра в дымоходе или далекое пение труб.
— Скольких вы намерены выпустить? — спросил он у Фремлина.
— Только двоих, — ответил голубятник. — Никогда не рискую всеми сразу — мало ли что. К тому же двоих будет вполне достаточно.
Он открыл дверцу левой плетеной клетки, и оттуда тотчас же выпрыгнули двое пернатых. Они топотали по земле своими трехпалыми лапками, взъерошивали перышки и встряхивались, словно привыкая к вновь обретенной свободе. Но вот, повинуясь некоему невидимому знаку своего покровителя, птицы взлетели и опустились на его запястья, а Фремлин, повернувшись лицом к чаще, что-то напоследок сказал питомцам. И голуби тотчас взмыли в небо. Они поднимались все выше, выше, к самым верхушкам пальм, пока не скрылись из виду.
Фремлин какое-то время задумчиво смотрел им вслед, потом возвратился ко второй клетке и заговорил с оставшимися птицами, успокаивая и утешая, словно извиняясь, что не отпустил полетать и их...
Вновь подойдя к Потрясателю, он сказал:
— Голуби терпеть не могут клеток. Да и я терзаюсь оттого, что приходится запирать их. Но покуда мы шли по горам, в клетках они были в большей безопасности, чем если бы летали в разреженном воздухе. Ну, а здесь... Кто знает, какие хищники таятся в ветвях? Словом, и здесь клетка необходима. Дома, в Даркленде, под защитой Банибальского хребта, я выпускаю их полетать над скалами, вдоль берега моря, и они совершенно счастливы.
— А что будут делать те две птицы, которых вы выпустили? — спросил Сэндоу.
— Командир хочет знать, как далеко на север простираются джунгли и сколько времени нам еще предстоит идти по лесу. Так вот голуби поднимутся над верхушками деревьев и полетят на север, если, конечно, это не слишком дальний путь. Не увидев этой высоты края джунглей, они взлетят еще выше, примерно оценят расстояние, которое предстоит преодолеть отряду, а после вернутся и обо всем доложат.
— Вы позволите мне остаться и послушать, как они станут вам докладывать? — попросил Потрясатель.
В самом начале их многотрудного путешествия Сэндоу довольно много времени провел в обществе голубятника, подле его питомцев, и втайне надеялся, что птицы ему доверяют.
— Думаю, да, — кивнул Фремлин. — Впрочем, увидим, когда мои детки вернутся. Я никогда не могу сказать заранее, как они поведут себя в присутствии незнакомца.
Птицы возвратились очень скоро — полет занял не более четверти часа.
— Это означает, — сказал Фремлин, — что ребятки вполне могли бы возвратиться и через пять минут. Но после столь долгого заточения они наверняка погуляли еще минут с десяток, просто чтобы размять крылышки.
А голуби тем временем снова грациозно опустились на руки своего покровителя, легкие, как пушинки, они были необыкновенно красивы — черные, блестящие, с яркими красно-оранжевыми клювами, которые то и дело приоткрывались, словно птицы и впрямь собирались заговорить.
— Станете ли вы говорить в присутствии Потрясателя? — вежливо поинтересовался голубятник.
Обе птицы скосили угольно-черные глазки на Сэндоу, пристально изучая его.
— Я друг вам, — на всякий случай сказал Потрясатель.
— Да-а-а-а... Да-а-а-а... — довольно внятно забормотали голуби в один голос. — Он добр-р-р-рый др-р-р-руг перр-р-рнатого нар-р-р-родца...
— Ну, тогда докладывайте, — распорядился Фремлин, нежно касаясь щекой черных перьев — так влюбленный юноша мог ласкать нежную девичью щечку.