Майк сжался за спинкой переднего сиденья, вспоминая, что надо бы расслабить тело, чтобы взрывы причинили ему как можно меньше вреда. Когда машина наконец замерла, лежа крышей вниз под покровом сосновых ветвей, он оказался невредим. Отделался лишь несколькими синяками. Самой большой проблемой были пятна крови и рвоты на одежде. Он скинул свою спортивную куртку, пытаясь отделаться от омерзительного зловония.

Кто-то стоял у дверцы. Он приготовился увидеть лицо Лайми, сигару Лайми, раскалившуюся в холодном темном воздухе. Но это был не он. На стоявшем даже не было униформы Шоу.

– Эй, вы, трое, с вами все в порядке? С переднего сиденья послышалось невнятное мычание. Показалось веснушчатое лицо, искаженное то ли от боли, то ли от страха, то ли от того и другого разом.

– Фредрик был убит почти сразу. Мне кажется, у меня сломана рука.

– А вы? – спросил незнакомец, поворачиваясь к Майку.

– В порядке. Я так думаю.

– Тогда уходим отсюда. Сейчас приземлится эта чертова вертушка.

Майк вылез наружу и помог незнакомцу открыть искореженную переднюю дверцу и извлечь из машины водителя. Рука того была, вне всяких сомнений, сломана. В одном месте обломок кости торчал наружу – острый, белый, вымазанный кровью.

Они побежали к большому лимузину, ожидающему их с включенными фарами в нескольких сотнях футах по узкой дороге. Едва они забрались внутрь, как в землю перед машиной вонзился пучок лучей, подняв облако пара. К удивлению Майка, водитель, вместо того чтобы ехать прочь, развернул машину навстречу стражам Шоу. Лучи разбивались о переднее стекло, отражались от капота и крыльев, не причиняя вреда.

– Виброзащита, – с улыбкой сказал незнакомец.

– И весьма эффективная, – добавил Майк.

Вращающиеся лопасти аэросистемы на миг остановились, машину подбросило, когда один из стражей попал под ее днище. Другой отпрыгнул, продолжая стрелять. Шофер развернул аэромобиль, направив его прямо на человека. Водителем он был великолепным. Движения его рук, лежащих на рулевом колесе, были плавными, как у скрипача. Лимузин ударил стража передним бампером, послав его в короткий смертельный полет, завершившийся в сотне футов, на остром обломке скалы.

– Мы отстаем от графика, – сказал незнакомец. – Двигаем.

Шофер прибавил скорость. По сторонам мелькали деревья – серые тени на фоне ночного сумрака.

Когда непосредственная опасность осталась позади, Майк вновь стал размышлять о той ситуации, в которой он оказался, и о своей чужеродности. Он повернулся к человеку, который казался ему главным.

– Что от меня потребуется?

– Что? – переспросил тот, посмотрев на него, и в его темных глазах мелькнуло что-то большее, нежели просто любопытство.

– Чем я заслужил эту свободу?

– Ничем, – сказал тот человек. – Мы освободили вас, потому что... Майк заговорил более уверенно:

– Не надо меня агитировать. Вы в некотором роде производите Революцию. Против Шоу. Предполагается, что на это наложен запрет, но кое-какие слухи просачивались и в студию, мимолетные и неясные. Чего вы хотите от меня?

Незнакомец помолчал несколько мгновений, потом вздохнул:

– Нет никакого смысла вводить вас в курс дела постепенно. И я не порицаю ваше желание сразу определить свое место. Вы будете заняты тихой работой на всем протяжении Революции – когда она наконец свершится. Вы никогда больше не вернетесь в Шоу. Это сделают другие люди.

Майк почувствовал себя так, словно его подталкивали, заставляли покорно двигаться с приливом, вместо того чтобы оседлать волну.

– Я хочу быть в первых рядах, – сказал он. Он вовсе не хотел быть в первых рядах, но он должен был хоть как-то влиять на свою жизнь, иначе он стал бы тем же самым, чем был в Шоу, – марионеткой, послушным инструментом.

– Это невозможно! Вы слишком нужны нам, и рисковать...

– Я буду в первых рядах, или же я выхожу здесь, – сказал он, взявшись за ручку дверцы.

Они смотрели друг на друга, и каждый старался заставить другого первым отвести взгляд. Ни единого звука, кроме журчания аэросистемы и шипения воздуха, вырывающегося из-под машины. Шофер и человек со сломанной рукой слушали и ждали.

– Вы на самом деле готовы взяться за это? – сказал наконец собеседник Майка.

– Да, черт Возьми, я готов. Снова воцарилось молчание. Потом незнакомец сказал:

– Хорошо. Вы меня убедили. – Он повернулся к шоферу:

– Блейк, отвези нас к доктору Мак-Гиви.

– Так я буду в первых рядах?

– Именно.

Вовсе не героизм и не отдаленно-возвышенные идеи заставляли его добиваться участия в действиях. Он не хотел снова барахтаться в болоте, где течение тащило его, не обращая внимания на то, куда хотел двигаться он. Если бы они требовали от него участия в борьбе, он добивался бы кабинетной работы. Он чувствовал себя так, словно теперь он сам определяет свою судьбу. И от этого ему было все-таки лучше.

– Что я буду делать, какова моя задача? Незнакомец протянул ему руку и пожал протянутую в ответ ладонь Майка.

– Прежде всего – меня зовут Эндрю Флексен. Я являюсь кем-то вроде офицера, дать более конкретное определение я, пожалуй, не смогу. – Он прервал рукопожатие. – Вашей задачей, раз уж вы добиваетесь действия, будет освобождение из Шоу Лизы Монваза.

Ночь отлетала назад, словно угольная пыль.

Глава 2

Она разделась, не зажигая света. Она подозревала, что с некоторых пор они установили здесь камеры.

Она затеяла игру сама с собой, пытаясь угадать, на что похожи тени: вот голова собаки, уши злобно прижаты, зубы оскалены; вот осанистая женщина, нарезающая на ломти каравай домашнего хлеба и втыкающая – что? – зубочистки в мякоть; вот паук...

Что-то еще...

Но она не могла увидеть себя.

Она забралась на мурлыкающую Колыбельную Перину и погрузилась в мелодию, которую испускали миллионы тончайших волосков, уговаривая ее подвергнуться массажу...

Она была утомлена.

Она думала о Майке и о Шоу. И где-то в глубине ее души, где-то очень-очень глубоко, таилось понимание, что это – две разные вещи.

Она уснула.

Глава 3

Анаксемандр Кокли был отнюдь не из тех людей, над которыми можно посмеяться. Он контролировал – в прямом и переносном смысле – семьсот миллионов человек. Он владел Шоу. Шоу принадлежало ему с самого начала – его изобретение, его борьба, его успех. Первые замыслы появились у него, когда ему было чуть больше двадцати. Но никто не поддержал его тогда: финансовые тузы так зациклились на идее традиционного телевидения, что не видели ничего дальше своих красных носов. Везде, куда бы он ни приходил, его ждали одни лишь нотации. Никто не желал вкладывать деньги в “безумные проекты”.