Пам!
В темной кладовке, той, где на столе лежало тело Стю Уоргла, вода снова начала капать из крана в металлическую раковину мойки.
Пам!
Что-то крадучись двигалось в темноте, кружа вокруг стола. Оно издавало странные чавкающие звуки, как будто кто-то, скользя, шлепал по густой грязи.
В кладовке слышались и другие звуки: их было много, все они были низкие и негромкие. Тяжелое дыхание уставшей собаки. Шипение рассерженной кошки. Тихий, легкий, серебристый смех — так смеются маленькие дети. Похныкивание женщины, как будто от ноющей боли. Чей-то стон. Вздох. Щебетание ласточки — оно прозвучало совсем отчетливо, но негромко, так, чтобы не привлечь внимания часовых, дежуривших в вестибюле. Предупреждающий стук гремучей змеи. Глухое и низкое жужжание шмелей. Более высокое и энергичное зловещее гудение ос. Рычание собаки.
Звуки прекратились так же внезапно, как возникли.
Снова установилась тишина.
Пам!
На протяжении примерно минуты абсолютную тишину нарушал только звук равномерно капающей воды.
Пам!
Потом в кромешной тьме кладовка послышалось шуршание ткани. Шуршало покрывало, которым был накрыт труп Уоргла. Оно соскользнуло с мертвого тела и упало на пол.
Снова как будто бы что-то заскользило по комнате.
Раздался резкий звук, напоминающий треск раскалываемого полена. Приглушенный, но, несомненно, сильный. Сухой хруст ломающейся от удара кости.
Снова тишина.
Пам!
Тишина.
Пам. Пам. Пам.
* * *
Лежа в ожидании, пока к нему придет сон, Тал Уитмен размышлял о страхе. Именно о страхе: можно сказать, что это чувство и борьба с ним выковали его характер и привычки, саму его личность, как выковывает кузнец самые сложные узоры из податливого раскаленного металла. Страх. Вся жизнь Тала была одной долгой отчаянной попыткой избавиться от этого чувства, опровергнуть само его существование. Он отказывался подчиняться страху, позволять ему унижать себя, руководствоваться страхом в своих словах и поступках. Он не желал даже в мыслях допускать возможность того, что его удалось бы запугать. Трудный жизненный опыт, приобретенный еще в самом раннем детстве, научил его: стоит хотя бы только признать страх — и ты неминуемо станешь жертвой его ненасытного аппетита.
Тал Уитмен родился и вырос в Гарлеме, где страх пронизывал все: страх перед уличными бандами, перед алкашами, наркоманами и прочей мразью, перед бессмысленным и слепым насилием, перед нищетой, перед угрозой оказаться выброшенным за борт жизни. В домах, что стояли на серых улицах Гарлема, страх готов был поглотить любого и в любой момент, стоило только человеку чуть-чуть уступить и поддаться этому чувству.
В детстве Тал не чувствовал себя в безопасности даже в квартире, где жил вместе с матерью, братом и тремя сестрами. Отец Тала был социопатом, любил бить жену и появлялся в доме один-два раза в месяц исключительно ради удовольствия избить до беспамятства ее и потерроризировать детей. Конечно, мамаша сама была немногим лучше. Она пила, злоупотребляла наркотиками и обращалась со своими детьми почти так же безжалостно и жестоко, как и их отец.
Однажды, когда Талу было девять лет, в одну из тех редких ночей, которые отец проводил дома, многоквартирное здание, где они жили, вспыхнуло и в считанные часы сгорело дотла. Из всей их семьи уцелел один только Тал. Отец с матерью сгорели прямо в постели, задохнувшись в дыму. Оливер, брат Тала, и все их сестры — Хэдди, Луиза и Франческа, которая была еще грудным младенцем, — исчезли без следа, и теперь, по прошествии стольких лет, Талу иногда даже с трудом верилось, что у него действительно были когда-то брат и сестры.
После того пожара его взяла к себе сестра матери, тетушка Ребекка. Она тоже жила в Гарлеме. Однако Бекки не пила и не употребляла наркотиков. Собственных детей у нее не было, но зато была работа. А еще она посещала занятия в вечерней школе, была твердо убеждена, что человек сам кузнец своего счастья, и верила, что у них с Талом все в жизни сложится к лучшему. Она часто повторяла Талу, что на свете нечего бояться, кроме Самого Страха, а Сам Страх — это всего лишь пугало, тень, призрак, и уж его-то бояться нечего. «Бог дал тебе здоровье, Талберт, и хорошие мозги. И если ты все это растратишь понапрасну, на глупости, то виноват будешь только ты сам, и никто другой». Под воздействием наставлений тетушки Бекки, любящей, но требовательной и строгой, молодой Талберт начал в конце концов считать себя вовсе непобедимым. Он перестал бояться чего бы то ни было в и жизни, не боялся он теперь и самой смерти.
Вот почему много лет спустя он, не кривя душой, смог — после того как уцелел во время перестрелки в продовольственном магазине в Санта-Мире — сказать Брайсу Хэммонду, что это была всего лишь прогулка.
Но сейчас, впервые за долгую череду лет, его охватило сильнейшее чувство страха.
Тал мысленно возвращался к судьбе, постигшей Стю Уоргла, и страх его от этих размышлений становился все сильнее, от него в полном смысле слова цепенели внутренности.
Глаза Уоргла били выедены прямо из головы, заживо.
Вот уж воистину Сам Страх.
На этот раз не пугало, а настоящий.
На тридцать втором году жизни Тал Уитмен обнаружил, что еще способен испугаться, как бы рьяно сам он ни отрицал это. Бесстрашие до сих пор здорово помогало ему в жизни. Но вопреки всему, во что он привык верить, только здесь и только теперь он понял: бывают обстоятельства, когда трусить — значит просто умно себя вести.
* * *
Лиза проснулась почти перед самым рассветом. Проснулась от приснившегося ей кошмара, хотя какого именно, вспомнить она не могла.
Она посмотрела на Дженни и на других, кто спал на соседних матрасах, потом повернулась и взглянула в окно. Ночь близилась к концу, и предрассветная Скайлайн-роуд казалась обманчиво мирной и спокойной.
Лизе надо было сходить в туалет. Она поднялась и тихонько прошла между рядами матрасов. Возле широкой и большой арки, отделяющей эту часть ресторана, дежурил полицейский. Лиза, проходя мимо, улыбнулась ему, он приветственно подмигнул ей в ответ.
Еще один полицейский дежурил в другой части зала, в той, где была устроена столовая. Он сидел, неторопливо листая журнал.
В вестибюле, перед дверями лифта, стояли сразу двое. Еще один пост был выставлен возле двустворчатой двери главного входа в гостиницу, хотя сейчас ее дубовые полированные створки с овальными оконцами из наборного стекла были заперты. Этот полицейский был вооружен автоматом и, глядя в овальное окошко, внимательно наблюдал за подходами к зданию.
В вестибюле находился еще и четвертый полицейский — лысый, с нездоровым румянцем на лице помощник шерифа. Звали его Фред Тэпнер, Лиза познакомилась с ним еще вечером. Он дежурил возле телефона, сидя за самым большим из собранных тут столов. По-видимому, за ночь телефон звонил довольно часто, потому что две машинописного формата страницы из блокнота лежали рядом, густо исгзщренные записями. Когда Лиза проходила мимо стола, телефон зазвонил снова. Фред поднял руку, помахал Лизе, потом поспешно схватил трубку.