После долгой паузы старик снова заговорил, стараясь выделять каждое слово, точно то, что он хотел рассказать, означало для него вопрос жизни и смерти.
— Я поднялся наверх и нашел тебя в комнате. Помнишь, как это было? Ты сидел возле свечи и держал книгу. Ты так крепко зажал книгу в руке, что даже несколько часов спустя я не смог ее у тебя отнять. Я пытался узнать, что произошло, но ты словно воды в рот набрал. — Голос Генри дрогнул. — Видит Бог, я тогда ни о чем, кроме Лены, думать не мог. Куда ни пойду — а перед глазами ее лицо, как она лежит на полу мертвая. Ты всегда был странным ребенком, Джим, а в тот момент вообще повел себя странно: вцепился в свою книжку, не хотел разговаривать. Наверное… наверное, я от горя совсем потерял голову. Подумал, что ты мог столкнуть Лену с лестницы… что она пришла, а на тебя… что-то нашло, и ты ее толкнул…
И, словно не в силах больше смотреть на внука. Генри обратил свой взгляд на Холли.
— Меня всегда удивляло, как сильно переменился Джим после смерти родителей… стал совсем чужой, незнакомый. С виду был тихий, но я чувствовал, что в нем кипит ярость, какой не должно быть в десятилетнем мальчишке. Джим прятал свои чувства, и они прорывались, только когда он спал. Услышав крик, мы шли к нему в комнату… он катался по кровати, бешено колотил подушки, рвал одеяло… вымещал на них злость на того, кто тревожил его во сне.
Генри остановился и посмотрел на свою правую руку, лежащую на колене бессильным грузом.
Кулак Джима под ладонью Холли по-прежнему оставался каменным.
— Ты был хорошим парнем, Джим, и никогда не причинял зла ни мне, ни Лене. Однако в ту ночь я точно спятил. Схватил тебя, стал трясти, требовал, чтобы ты сознался, что столкнул Лену с лестницы. Не должен был я так себя вести… но мой рассудок совсем помутился от несчастья. Сначала Джеми и Кара, потом Лена. Все умерли. У меня никого не осталось, кроме тебя, а ты был такой чужой, холодный… И я, вместо того чтобы обнять, пожалеть, выместил на тебе свое горе… Только много лет спустя понял я, что натворил… да было слишком поздно.
Черная стая собралась над скамейкой и кружилась прямо над их головами.
— Не надо, — тихо попросила она Джима. — Пожалуйста, не надо.
Джим молчал.
Ему вернули память о прошлом, но еще неизвестно, чем все это закончится. Если он винил себя в смерти бабушки только из-за тех давних слов Генри, у нее нет повода для беспокойства, если Лена действительно оступилась, испугавшись монстра, дело тоже поправимое — время залечит раны, но что, если Враг вырвался из стены и сам столкнул ее с лестницы…
— Шесть лет я относился к тебе как к убийце, — вздохнул старый Айренхарт, — лишь когда ты поступил в колледж и уехал… понял, какую чудовищную ошибку я совершил. Ты тогда остался один-одинешенек. Ни матери, ни отца, ни бабушки. Даже с другими ребятишками тебе не удавалось поиграть из-за мерзавца Неда Закки. Он был сущий дьявол, да к тому же в два раза больше тебя. Ничего удивительного, что ты так полюбил читать, книги стали твоим единственным другом, заменили семью. Когда я наконец понял свою ошибку, то попытался поговорить с тобой по телефону, но ты не отвечал на звонки. Написал несколько писем, но, думаю, ты их даже не читал.
Джим сидел точно неподвижная статуя.
Генри взглянул на Холли.
— Когда со мной случился удар, Джим все-таки приехал. Он сел возле моей кровати. Я хотел сказать ему о своей ошибке, но язык не слушался, и получилось совсем не так, как я хотел…
— Потеря речи, — сказала Холли, — последствие инсульта.
Генри кивнул.
— Я наконец-то решился поведать Джиму то, что томило меня целых тринадцать лет: хотел попросить прощения за то, что считал его убийцей. — В глазах Генри стояли слезы. — Но вышло все наоборот: он подумал, я опять обвиняю его в убийстве, и уехал. Сегодня я увидел Джима впервые за четыре года.
Джим молчал, опустив голову, положив на колени каменные кулаки.
Что вспомнилось ему о той ночи на мельнице? Ведь кроме него никто не знает всей правды.
Не выдержав мучительного ожидания, Холли поднялась со скамейки. Постояла в нерешительности. Снова села. Положила ладонь на кулак Джима.
Подняла голову.
Птиц стало еще больше. Не меньше тридцати.
— Я боюсь, — прошептал Джим и умолк.
— После той ночи он ни разу не был на мельнице, никогда не упоминал о Друге или книге Уиллота. Я грешным делом подумал, что дела пошли на поправку… он стал не таким странным. Но позже мне пришло в голову, что Джим лишился единственной отдушины, которая у него была.
— Я боюсь вспоминать, — снова прошептал Джим.
Холли знала причину его страха: осталось узнать только одну последнюю тайну — была ли смерть Лены Айренхарт случайностью или ее убил Враг. Если последнее окажется правдой, Джим действительно убийца.
Не в силах видеть опущенную голову Джима и горькое раскаяние на лице старика, Холли снова посмотрела вверх и заметила, что птицы снижаются. Три десятка черных ножей со свистом резали серое небо, неотвратимо приближаясь к месту, где они сидели.
— Не надо, Джим.
Генри посмотрел на небо.
Джим поднял голову, но не для того, чтобы увидеть опасность. Он знал, что его ждет, и поднял голову, подставляя свои глаза под страшные клювы и острые когти.
Холли вскочила на ноги, сразу превратившись в самую заметную мишень.
— Вспомни, Джим! Ради Бога, вспомни!
В ушах у нее звенели пронзительные крики быстро приближающихся птиц.
— Даже если это сделал Враг, — она прижала голову Джима к груди, закрыла его точно щитом, — ты должен с этим справиться.
Генри вскрикнул от ужаса. Птицы с шумом пронеслись над Холли, вытягивая длинные шеи, пытаясь из-за ее спины дотянуться до лица Джима.
Они не причинили ей вреда, но одному Богу известно, что произойдет в следующую секунду. Черная стая — воплощение Врага, а он ненавидит Холли не меньше, чем Джима-Птицы взмыли в серую высоту и исчезли из виду.
Она заметила испуг на лице Генри, но, к счастью, он не пострадал.
— Скорее уезжайте отсюда, — крикнула она ему.
— Нет. — Рука старика беспомощно потянулась к Джиму, который продолжал сидеть точно каменное изваяние.
Одного взгляда на небо оказалось достаточно, чтобы понять: птицы еще вернутся. Они только скрылись за серыми бородатыми тучами, и в следующий раз их будет больше: пятьдесят или шестьдесят черных прожорливых тварей.
Она заметила людей, выглядывающих из окон приюта, и услышала шорох отодвигаемых стеклянных дверей.
На улицу вышли две сиделки.
— Назад! — крикнула им Холли. Она не знала, угрожает ли женщинам опасность.
Ярость Джима, направленная против самого себя и, возможно, против Бога, которого он винит в существовании смерти, может выплеснуться на невинных. Должно быть, ее крик испугал сиделок, и они вернулись в здание.