Book.

«Грация Кэтлин».

Картина маслом, написанная Алленом и Денни в Ливанской тюрьме, в камере Билли. (Первоначально подписана Билли, но позднее Аллен и Денни поставили свои имена в правом нижнем углу.)

До Ливанской тюрьмы Стив совсем немного времени провел на пятне. Отличный и дерзкий водитель, он несколько раз побывал за рулем, когда был моложе, и потом хвастался, что он самый лучший водитель в мире. В тюрьме Рейджен позволил ему вставать на пятно после того, как Ли был изгнан, потому что Стив тоже умел заставить людей смеяться. Стив похвалялся, что он один из лучших подражателей на белом свете. Он мог имитировать любого, и заключенные смеялись до колик. Имитации были его способом высмеивать людей. Стив вечно выдавал себя за кого-нибудь другого.

Рейджен сердился, когда Стив имитировал его югославский акцент, а Артур неистовствовал, когда Стив начинал говорить с британским акцентом низших классов.

– Я так не говорю! – настаивал Артур. – Яне говорю на кокни!

– У нас из-за него будут неприятности, – предупредил Аллен.

Однажды Стив стоял в коридоре позади капитана Лича, скрестив руки и подражая манере Лича покачиваться взад-вперед на пятках. Лич обернулся и поймал его на этом.

– Ладно, Миллиган, можешь давать представление в «дыре». Думаю, десять суток в изоляторе будут для тебя хорошим уроком.

– Аллен предупреждал нас, что что-нибудь случится, – сказал Артур Рейджену. – Стив бесполезен – ни амбиций, ни таланта. Все, что он умеет, – это смеяться над людьми. Зрителям весело, а мы наживаем очередного врага. Тебе решать, но, по-моему, врагов у нас и так с избытком.

Рейджен согласился, что Стив – «нежелательный», и сказал, что ему отказано в праве вставать на пятно. Стив отказался освободить пятно и, подражая акценту Рейджена, прорычал:

– Что ты хочешь сказать? Ты не существуешь. Никто из вас не существует. Вы все – плод моего воображения. Здесь только я. Я – единственное реальное лицо. А вы – лишь галлюцинации.

Рейджен ударил его головой о стену, из рассеченного лба пошла кровь. Стив сошел с пятна.

По настоянию Артура Аллен подал заявление на курсы, проводимые в тюрьме инструкторами из филиала общеобразовательного колледжа в Шейкер-Вэлли. Он записался на английский язык, промышленный дизайн, элементарную математику и промышленную рекламу. На занятиях по искусству он получал пятерки, по английскому и математике – четверки с плюсом. Отзывы по графике были в превосходных степенях: «исключительный», «весьма продуктивный», «быстро усваивает», «в высшей степени надежный», «отличные отношения», «очень развита логика».

5 апреля 1977 года Аллен появился перед комиссией по дословному освобождению. Ему сказали, что его освободят через три недели.

Когда Миллиган получил наконец свидетельство об освобождении, Аллен так был рад, что не мог усидеть на месте. Он ходил по камере взад-вперед. Наконец он взял свидетельство и сделал из него бумажный самолетик. За день до освобождения, проходя мимо кабинета капитана Лича, Аллен свистнул. Когда Лич поднял голову, Аллен пустил в него самолетик и пошел дальше, улыбаясь.

Последний день в Ливанской тюрьме, 25 апреля, длился вечно. Предыдущую ночь Аллен не мог уснуть до трех часов, шагая по камере. Он сказал Артуру, что тот должен уточнить, у кого будет право вставать на пятно, когда они снова окажутся на свободе.

– Я тот, кто должен теперь общаться с людьми, – сказал Аллен, – чтобы находить выход из разных ситуаций.

– Рейджену трудно будет отказаться от власти после двух лет обладания полным контролем, – заметил Артур. – Триумвират он встретит в штыки. Мне кажется, Рейджен задумал продолжать удерживать контроль.

– Ну, ты, конечно, снова будешь боссом. Я найду работу и вновь займу место в обществе. Мне нужно заняться делом.

Артур поджал губы.

– Это разумно, Аллен. Хотя я не могу говорить за Рейджена, но я тебя поддержу.

На выходе охранник передал ему новый костюм, и Аллен поразился качеству костюма и тому, как точно он подошел.

– Твоя мать прислала, – сказал охранник. – Это же один из твоих.

– Ах да, – сказал Аллен, делая вид, что вспомнил.

Вошел другой охранник, принесший документ Аллену на подпись. Перед тем как выйти из тюрьмы, он должен был заплатить тридцать центов за пластиковую чашку, которой не оказалось в камере.

– Ее взяли у меня, когда выпускали из изолятора, – сказал Аллен, – да так и не вернули.

– Ничего не знаю, ты должен заплатить.

– Да пошли вы с вашими чашками, – закричал Аплен. – Не буду я платить!

Аллена привели в кабинет мистера Данна, и администратор спросил, что случилось в последний день его пребывания здесь.

– Меня заставляют платить за чашку, которую сами же и взяли. Я не буду за это платить.

– Надо заплатить тридцать центов, – сказал Данн.

– Будь я проклят, если заплачу!

– Ты не сможешь уйти, пока не заплатишь.

– Да? Тогда я расположусь прямо здесь, – заявил Аллен, усаживаясь. – Это дело принципа.

Махнув рукой, Данн отпустил его. Когда Аллен прошел в комнату ожидания, где сидели мать, Марлен и Кэти, Артур спросил:

– Тебе это надо было?

– Как я уже сказал, это дело принципа.

Проводить его пришли Боб Рейнерт и доктор Стейнберг, незаметно сунувший ему в карман деньги как плату за один из рисунков.

Аллену не терпелось поскорее выйти за двери тюрьмы, а мать Билли все разговаривала с доктором Стейнбергом.

– Ну же, – поторопил Аллен Дороти, – пошли быстрее!

– Минутку, Билли, – ответила она. – Я разговариваю.

Он стоял, раздраженный, а она все говорила и говорила.

– Нам можно идти?

– Сейчас пойдем, отдохни минутку.

Аллен нетерпеливо ходил взад-вперед, ворча себе под нос, а мать продолжала разговаривать. Наконец он не выдержал и закричал:

– Мама, я ухожу! Если хочешь тут остаться, оставайся!

– Ну что ж, до свиданья, доктор Стейнберг. Я благодарю вас за все, что вы сделали для моего Билли.

Аллен направился к двери, она последовала за ним. Стальная дверь со свистом захлопнулась за ними, и он понял, что, входя сюда, не слышал, как закрывалась вторая дверь.

К тому времени как Кэти подъехала к входу, Аллен все еще сердился. Когда человека выпускают из тюрьмы, нужно лишь открыть дверь – и он бросится вон. Какого черта его задерживать всякой болтовней! Достаточно плохо уже то, что закон держит тебя в таком месте, но когда это делает твоя болтливая мать – это уже слишком. В машине он угрюмо молчал.