— Что именно?
— Два момента. Во-первых, трансформации подвергается только поглощенный carbonis. Но от этого машина не делается менее опасной, потому что почти весь carbonis в пределах радиуса ее движения — а это мили — поглощается, что означает смерть. Но количество производимого при этом niveum незначительное. Зачем в таком случае его вообще производить?
— А что второе?
— Часть вещества во время этого процесса куда-то исчезает. Понимаешь? Углерод состоит из четырех атомов damnatum, четырех phlegm, трех lux и одного gas. В новом веществе этот состав должен удвоиться, так? Ведь он их расщепляет и смешивает вместе. Но этого не происходит. Два атома damnatum куда-то исчезают, и он их потом нигде не упоминает. Какая-то бессмыслица получается. Если остаются два атома lux, то можно объяснить «печь», которую он неоднократно упоминает. Но я склонен считать это побочным действием. А вот здесь он пишет о выделении большого количества атомов lux — невероятно большого, хотя не должно быть ни одного атома. Они берутся из ниоткуда.
— Бенджамин… — Глаза Василисы затуманились.
— Что?
— А что, если атомы damnatum превращаются в атомы lux?
— Это невозможно. Атом — неделимая и неизменная частица.
— Так думал Ньютон. А что если он ошибался?
— Нет доказательств его ошибки, вот только эта безумная формула.
— Бенджамин, даже если ты относишься к этому скептически, давай предположим, что атомы делимы.
— Может быть, все это придумано для отвлечения нашего внимания, чтобы не дать нам возможности создать действенное средство защиты от машин тьмы?
— Не думаю, это не похоже на Сведенборга.
— Если предположить, что либо Ньютон, либо Сведенборг ошибается, я остаюсь верным своему учителю.
— Но, Бенджамин, Ньютон был таким же безумным, как и Сведенборг. Как ты можешь быть верен человеку, которого нет в живых?
Франклина это задело: примерно те же самые слова он сказал д'Артакиту, а теперь их говорят ему.
— Я подумаю над этим. Сейчас главное — если машины тьмы существуют — сделать так, чтобы они не могли поглощать графит. — Он бессмысленно водил карандашом по бумаге, вырисовывая каракули. — Создать свои собственные поглотители…
— Которые будут убивать так же, как и машины тьмы.
— Разумеется, но с их помощью мы сможем создать заградительную полосу, как это делается при пожаре, иными словами, территорию, где у них не будет питательной среды.
— А почему бы не создать силу отталкивания для нового вещества, niveum?
Франклин удивленно посмотрел на Василису:
— Ну, конечно же! Вот и ответ. Господи, Василиса, какая же все-таки светлая у тебя голова!
— Спасибо, Бенджамин. — По тону чувствовалось, что похвала ей приятна. — Ты сделал мне настоящий комплимент.
Они склонились, голова к голове, над бумагой. Он слышал ее дыхание.
— Нас только двое осталось, — сказала она. — Выжили только двое из учеников Ньютона. — В глазах Василисы блеснули слезы.
Менее всего он ожидал услышать от нее такое. И сразу двенадцати лет как не бывало, он снова был мальчишкой, и когда Вольтер предложил тост…
— Нет, — хрипло произнес Франклин, — еще есть Вольтер.
Василиса фыркнула и отвернулась:
— По-настоящему он никогда не был ньютонианцем, он сам это говорил. Он никогда до конца не понимал теории Ньютона, да и наши собственные рассуждения. Маклорен, Гиз, Стирлинг… и я, хочется думать. И, конечно же, ты, самый талантливый из нас.
— Остальные просто не успели раскрыть свои таланты. Я…
Франклин тонул в море воспоминаний, долгое время он запрещал себе приближаться даже к кромке этого моря. И вновь его охватил ужас:
— Господи, Василиса, что мы наделали? Во что мы превратили мир? Что я натворил?!
Франклин впервые за долгие годы расплакался как ребенок. Василиса прижала его голову к груди, и на мгновение он забыл все — ее предательство, ее недавнюю попытку похитить его, он вернулся в прошлое, когда мир был прекрасен и полон возможностей. И она знала и понимала, что он сделал, и какой груз вины лежит на его плечах и отчасти на ее.
И она не испытывала к нему ненависти.
Франклин прижал Василису к груди с такой силой, что она испугалась, как бы он ее не задушил. Он долго не разжимал объятий.
Наконец прошлое отступило, вернулось настоящее, и Франклин отпустил Василису.
— Послушай, — пробормотал он, — прошлого не исправить, но мы должны сейчас сделать все возможное, чтобы спасти мир.
— И мы снова будем друзьями, Бенджамин? — Она погладила его по щеке. — Ты простишь меня?
— Прощу, — ответил он неуверенно. — Я постараюсь.
* * *
До конца дня они занимались вычислениями и формулами, искали способ отталкивания для niveum. Сведенборг оставил в своих записях краткое описание свойств нового вещества, было с чего начать работу, но, тем не менее, задача оставалась очень сложной.
Василиса уснула, опустив голову на лежавшие перед ней листы бумаги, Франклин потер глаза и посмотрел в окно: солнце село. Он встал, потянулся и отправился на поиски слуги, который проводил бы Василису до ее комнаты.
Франклин вышел на свежий воздух и, обходя лужи, направился к форту Конде, подставив лицо солоноватому ветру, дувшему с моря. Зарево заката алыми отсветами ложилось на разорванные клочья грозовых туч. Он вышел из города, и здесь к солоноватому запаху моря прибавился дурманящий аромат луговых цветов и земли, омытой дождем. Слышались пение козодоя, стрекот цикад, и Франклину вдруг почудилось, будто он гуляет у кромки болот Роксбери в своем родном Бостоне.
Как просто. И как радует душу.
Простота и радость детских переживаний расстроили его до слез. Жизнь всегда ставила его перед выбором, и мальчиком он должен был решать, идти ли ему в колледж, или, следуя примеру брата, заняться ремеслом, или бежать из родного дома и посвятить себя науке.
Его жизненный путь то и дело делал резкие повороты, и, несмотря на все бурные перипетии, его не покидало чувство, что настоящая жизнь еще не началась. Казалось, скоро он займет свое настоящее место в жизни, у него будут настоящий дом и настоящая…
Он остановился и посмотрел на быстро темнеющее небо. И настоящая жена.
А это так сложно. И дело не в том, что в Ленке есть какие-то изъяны. Во всем виноват он, он…
Впереди в форте вдруг зазвонили в колокол. Он остановился на секунду, гадая, что же случилось, затем побежал изо всех сил, чтобы успеть попасть туда до темноты.
Форт Конде уже виднелся впереди — строение из кирпича и бревен, в три сотни квадратных футов, ярко освещенное алхимическими фонарями. Большинство из этих фонарей хаотически перемещалось.