– То была не ссора. А дуэль. Причем затеял ее не я. Он сам на нее напросился.
– Не сомневаюсь. Но только после того, как ты его как следует задел.
– С его стороны тоже было довольно оскорблений.
– Как бы там ни было, ты ко всему прочему продырявил его насквозь. А это уже второе оскорбление. Такое он вряд ли тебе простит.
– Он выживет? – спросил Казио.
– Что толку теперь из-за этого волноваться? – Мастер фехтования порыскал глазами вокруг. – Где моя бутылка?
– Ты разбил ее о физиономию Ларо Винталлио.
– Верно. Будь он неладен.
– Ты не ответил мне. Даз'Афинио выживет? – повторил свой вопрос Казио.
– Возможно, да, а возможно, и нет, – недовольно пробормотал з'Акатто. – До чего же глупый вопрос! Такие раны не всегда смертельны. Но кто может знать наверняка?
– Меня могут обвинить в его смерти, – произнес Казио. – Они подкрались ко мне, как воры, в темноте. Это они виноваты, а не я. Суд будет на моей стороне.
– Вело з'Ирбоно сам себе судья, глупая твоя голова.
– Что верно, то верно.
– Мы должны где-то укрыться.
– Я не могу сбежать, как последний трус.
– Дессрата не спасет тебя от петли палача, мой мальчик. Равно как не поможет защититься от стрел стражи.
– Нет!
– Мы скроемся только на время. Там, где можно будет узнать последние новости. Если даз'Афинио выживет, все утрясется само собой.
– А если нет?
З'Акатто пожал плечами.
– Как говорится в нашем деле, когда начнется атака, тогда и будем отбиваться.
– А ведь ты учил меня всегда смотреть вперед, – погрозив ему пальцем, возразил Казио, – и стараться разгадать, какие будут у противника следующие пять движений.
– Да, конечно, – согласился з'Акатто, – но, полагаясь на свои прогнозы, ты можешь нечаянно проститься с жизнью, если ошибешься насчет его намерений. Подчас твоим противником может стать человек не слишком проворный или недостаточно искусный во владении оружием, чтобы иметь какие-то намерения. И что ты тогда будешь делать? У меня был друг в школе местро Акамено. Он обучался фехтованию с самого детства на протяжении четырнадцати лет. Даже сам местро не мог победить его в поединке. А погибнуть ему было суждено от руки обыкновенного дилетанта. И почему? Потому что тот не знал, что делает. Мой друг не сумел понять логику его движений, потому что таковой просто не существовало. Именно поэтому он и погиб.
– Я не могу оставить свой дом, – вздохнул Казио. – А что, если его конфискуют к тому времени, как я вернусь?
– Не исключено. Но мы можем проследить за тем, чтобы его приобрел тот, кому мы доверяем.
– И кто бы это мог быть? – спросил Казио. – Я доверяю только тебе. И то не очень.
– Подумай, мой мальчик! Орчавия. Графиня Орчавия весьма благоволила твоей семье. И в особенности тебе. Она нас примет. И никому не придет в голову искать нас там, на краю света. К тому же графиня может организовать так, чтобы твой дом попал в хорошие руки.
– Графиня… – размышлял вслух Казио. – Я не видел ее с тех пор, как был желторотым юнцом. Она в самом деле может нас принять?
– Твой отец оказал ей немало услуг. А графский титул не позволит ей оставить свои обязательства без внимания.
– И все же…
В этот момент кто-то громко стукнул кулаком по двери.
– Казио Пачиомадио да Чиоваттио! – раздался чей-то громкий голос, который прокатился эхом по портику.
– Имей в виду, ты не сможешь вызвать на дуэль веревку, – снова повторил старик.
– Ты прав. Если мне суждено умереть, то только от клинка, – поклялся сам себе Казио.
– И только не здесь. Даже если нескольких из них ты одолеешь, остальные возьмут тебя численным перевесом. Как это уже случилось сегодня на улице. Вспомни о том, что я тебе говорил, когда почувствуешь, что петля затягивается.
– Хорошо! – согласился Казио. – Хотя я не в восторге от твоей идеи, другого выхода у меня нет. Собираем вещи и уходим через цистерну.
– Ты знаешь о туннеле, который идет от цистерны?
– С восьми лет, – ответил Казио. – Как, думаешь, мне удавалось выбираться из дома по ночам, даже когда ты запирал на замок окна?
– Вот поганец. А я и не знал. Ну, ладно, пошли.
Навстречу Энни и Остре вышла строгая дама лет тридцати, в желто-коричневом одеянии, в черном апостольнике и перчатках. У нее был острый, слегка вздернутый нос, широкий и тонкий рот, привычно выражавший недовольство, и серые пронзительные глаза, которыми она сразу же тщательным образом измерила девушек, едва те вылезли из экипажа.
Сопровождавшие девушек стражники принялись разгружать их вещи, которые находились на крыше повозки.
– Я принцесса Энни из рода Отважных, – гордо выпрямившись, представилась Энни. – Дочь короля Кротении. А это моя фрейлина Остра Лаесдаутер. С кем имею честь говорить?
Губы монахини чуть тронула улыбка, вызванная, очевидно, какой-то мыслью.
– Меня зовут сестра Касита, – сказала она с резким виргенианским акцентом. – Добро пожаловать в обитель Милосердия.
При этом сестра Касита не поклонилась и даже не удосужилась кивнуть головой. Уж не слаба ли она была на ухо? Или жизнь в Вителлио так отличалась от той, к которой привыкла Энни, что здесь даже не признавали дочерей короля? Что же это за место? Куда она попала?
«Я сама сделала свой выбор, – подумала Энни, стараясь побороть неожиданно возникший дурной привкус во рту, – постараюсь обратить его себе на пользу».
Обитель Милосердия являла собой вполне привлекательное место, даже, можно сказать, экзотическое. Она возвышалась посреди обширного сельского ландшафта, как будто выросла из его недр. Камень, из которого она была построена, оказался того же желто-красного цвета, что и отложения, видневшиеся на обочинах дороги. Сам монастырь стоял на вершине горы и был обнесен не столько высокой, сколько длинной стеной, внутри которой могло поместиться небольшое селение. Различные по высоте квадратные башенки с заостренными крутыми крышами, покрытыми выцветшей черепицей, располагались вдоль стены на разном расстоянии друг от друга. Дом настоятельницы, насколько его могла разглядеть Энни через арку ворот, был довольно крупной, но, вопреки ожиданиям, невысокой постройкой в конце вымощенного плиткой двора.
Виноград и примула обвивали стены и башни, а оливковые деревья росли, не подчиняясь порядку, что придавало этому месту несколько неопрятный, но в то же время девственный вид.
Только одна нота нарушала общую гармонию обители – десяток толпящихся возле ворот людей с мулами и повозками, которые, казалось, там разбили лагерь. С обмотанными каким-то тряпьем головами они сидели в разных позах под временным навесом, который смастерили из легкой простой ткани.