Хизи заколебалась. Теперь она ясно видела, что тварь, сидящая на груди Перкара, убивает его, но не имела ни малейшего представления, что она, Хизи, может с этим поделать.
— Я уйду, — пробормотала Хизи. «Но я вернусь», — добавила она мысленно, направилась к барабану и прошла сквозь него наружу.
На нее обрушилась дурнота и головокружение, и Хизи, задыхаясь, выпрямилась. Лошадиное тело исчезло, она почувствовала, что вновь облачена в собственную плоть, такую знакомую, такую удобную, что Хизи чуть не расплакалась от радости воссоединения с нею.
Но тут всего на расстоянии вытянутой руки от Хизи на пол свалился человек; она увидела, как его глаза широко раскрылись, словно в изумлении: удар переломил ему позвоночник. Вокруг раздавались яростные крики, сталь скрежетала и звенела, ударяясь о сталь.
Высокая дверь чуть скрипнула под рукой императора, испугав пятнистую оранжевую домашнюю ящерицу; она обратилась в паническое бегство, но быстро успокоилась и отбежав всего на несколько шагов, замерла на краю гобелена, глядя на вошедшего своими похожими на кошачьи глазами. Это позабавило Ше Лу, он даже подумал, не сбить ли со стены крошечное животное своей силой. В конце концов, что за нахальство: всего лишь обычная домашняя ящерица, а явилась ко двору императора!
Но он отбросил эту мысль. Говорят, пятнистые ящерицы приносят удачу, а она требуется даже императору. Особенно теперь, когда нападения дехше на пограничные гарнизоны так участились, союзнические отношения с Лхе под угрозой, и даже Дангул на границах Болотных Царств требует дани — дани! — за провоз товаров через свою территорию. Это была скромная дань, конечно, и заплатить ее ничего не стоило, но подданный не смеет требовать дани от своего императора. Это было известно даже в отсталых Болотных Царствах, а значит, правитель Дангула просто пробует империю на прочность, рассчитывая добиться большей, а то и полной независимости.
Утром он отправит отряд солдат и джиков под командой своего племянника Нен Ше, чтобы разобраться с наместником Дангула, но ведь неизвестно, какие силы у того есть и насколько хороши его шпионы. Впрочем, отсутствие достоверных сведений — лишь еще одна причина послать туда именно Нен Ше: если наместник покорится без сопротивления, он сумеет навести порядок, а если отряд окажется разбит и племянник погибнет, никто особенно не будет горевать. Правда, в этом случае Ше Лу придется послать в Дангул сильное войско, а такая перспектива его вовсе не радовала. На ведение войны нужны деньги, а Нол, похоже, слишком много воевал в последнее время. Это были, конечно, лишь мелкие стычки, но все равно они обошлись дорого.
Ше Лу двинулся по полированному кроваво-красному мраморному полу зала, с удовольствием прислушиваясь к размеренному стуку своих деревянных подошв — единственному звуку, нарушающему тишину. Ему редко случалось наслаждаться одиночеством; даже и теперь телохранители были неподалеку, но он наложил на них запрет: они не могли приблизиться, если только он сам не позовет их на помощь или не поднимет тревогу. Но все же теперь, в послеполуночный час, Ше Лу, которому не спалось, мог наконец один, совсем один наслаждаться прогулкой по этому своему любимому залу — Залу Ибисов. Покой был невелик — настолько невелик, что не годился для торжественных церемоний, и недостаточно строг для повседневных имперских дел. Пожалуй, зал не использовался для придворных приемов со времен его отца. Но после восшествия Ше Лу на престол — когда отец его лишился силы, как это часто случается с Рожденными Водой после семидесяти, — именно сюда привел его отец вместе с Ниасом, визирем, и здесь они провели долгую ночь, освежаясь сливовым вином и разговаривая о вещах, никогда раньше не упоминавшихся. Таких тем оказалось немало: в конце концов, Ше Лу почти не виделся с отцом, пока ему не исполнилось пятнадцать и его с разрешения жрецов не переселили в семейные покои по другую сторону Зала Мгновений, — отец был далек и холоден, как и подобает императору. Лишь много позже, передав корону, старик позволил себе сказать о любви к сыну, о том, как он им гордится, как горюет, лишившись другого сына — Лэкэза. Это тронуло даже Ше Лу: раньше он ревновал к брату, но теперь, когда жрецы уволокли плачущего близнеца вниз по Лестнице Тьмы и он остался единственным наследником престола, можно было позволить себе великодушие, можно было пожалеть несчастного.
Потом Ше Лу часто тайно встречался с отцом и Ниасом, отослав телохранителей и наложив запрет, — учился, как быть императором. Это длилось всего два года, но они помнились ему как лучшие годы жизни. Ше Лу был молод, наслаждался ролью властелина Нола и всей империи, согревался теплом долго сдерживавшейся любви отца. Потом старик стал слабеть и умер, и его еще теплое тело жрецы унесли для воссоединения с Рекой; Ше Лу стал императором уже в полной мере и познал вечную изматывающую административную рутину, которая сначала потеснила, а потом и вовсе заслонила прелесть власти.
Ше Лу погладил желтоватую колонну, тонкую, как нога цапли, и взглянул на звезды, смутно видные сквозь овальное отверстие в куполе зала.
Когда-то он думал, что и сам приведет сюда сына. Он не стал бы ждать так долго — до того времени, когда одряхлеет, когда ему останется всего несколько месяцев жизни. Он бы проявил свою любовь сразу же, как только сын пересек Зал Мгновений, как только оставил позади детство и его опасности. Но семя Реки не даровало ему сына. В последнее время Ше Лу стал подумывать о дочерях — должен же быть хоть кто-то его собственной крови, кому он мог бы поверять свои тайные мысли, с кем делился бы знаниями, кто любил бы его так же, как он сам любил отца. Но с теми двумя дочерьми, что благополучно прошли испытания жрецов и миновали Зал Мгновений, он опоздал: обе вышли замуж и обе, как и их мать, пристрастились к странному блаженству и забвению, даруемому ненденгом, черным порошком из Лхе. Хизинату, младшую дочь, убил джик; такова была необходимость, и Ше Лу в душе полагал, что это лучше, чем оказаться в подземельях дворца, там, где до сих пор томился Лэкэз.
Ше Лу помедлил перед троном, но не стал садиться на соболью подушку на сиденье. Вместо этого он опустился на ступеньку, как делал при жизни отца. Он не захотел тогда позволить старику сидеть ниже себя; хотя Ше Лу был императором, в зале Ибисов он уступал трон отцу. Да, очень жаль, что он так и не привел сюда собственных детей, когда они были еще малы, пусть даже это и были дочери. Он мог бы по крайней мере рассказать им о деде. Хизи это бы понравилось, даже если бы не заинтересовало остальных. Хотя Ше Лу мало знал о малышке, он помнил, что последние месяцы жизни она все свое время проводила в библиотеке, явно наслаждаясь чтением, с увлечением изучая прошлое. Ше Лу улыбнулся; в тайниках души — очень, очень глубоких тайниках — он гордился дочерью. Должно быть, она обладала силой, силой, не уступающей его собственной. В ее сестрах ничего такого не было. Хизината убила жрецов, многих жрецов, и джика. Конечно, часть из них на счету ее телохранителя, но все-таки…
Ше Лу нахмурился. Да, конечно, он испытывает гордость, испытывает ее со дня гибели Хизинаты. Но то, что он чувствовал сейчас — этот порыв глупой сентиментальности, — было поистине новым для него. Ше Лу осознал, что все его мысли окрашены теплым чувством к девочке, и у него возникло смутное подозрение. Почему он проснулся? Не то чтобы бессонница не была для него привычной, но теперь ему казалось, что заставил его покинуть постель сон, один из тех полных резких цветов снов, которые иногда насылал бог-Река. Последнее время они посещали его все чаще, хотя и редко открывали что-то полезное для имперской политики. Когда Ше Лу удавалось запомнить такой сон, он обсуждал его с Ниасом, и вместе они пытались разгадать значение видения, но на этот раз все было по-иному. Ше Лу не мог вспомнить, что ему приснилось, но чувствовал: именно сон навеял грустные мысли об отце и дочерях. Нет, не дочерях — одной дочери, Хизинате, единственной, кто от рождения обладал силой.