– То, что вы носите в своем чреве ребенка, моя дорогая, – ответила Креси.
Она стояла перед растерзанным и покинутым людьми Версалем. Адриана знала, что все это происходит во сне, она ясно ощущала, что продолжает лежать в постели. Может быть, Креси взяла ее с собой в свои видения? Большая часть дворца уцелела, но окна были выбиты, и струи дождя проникали внутрь, стекали по влажным стенам, словно слезы Творца, опечаленного увиденной картиной мира.
Омываемая потоками дождя, Адриана добралась до грота Фетиды. Со смешанным чувством жалости и триумфа она рассматривала лицо Людовика-Аполлона и заметила, что у него изменилось выражение глаз. Не могущественный монарх устремлял на нее властный взор – на нее смотрел маленький мальчик с печальными глазами, маленький мальчик, которого все предали.
Изменилось и лицо Фетиды – Адрианы. Оно сделалось старше, по-другому изогнулись губы – то ли тревога оставила свою печать, то ли другое, глубоко запрятанное в душе чувство.
Внезапно и сильно заболела рука, будто напоминая, зачем она пришла сюда. Адриана приблизилась к статуе Фетиды и пристально посмотрела ей в глаза. Она не отводила взгляда, не мигала, проникая все глубже и глубже в самую суть, пока не увидела атомы и математическую формулу, которая из этих атомов сотворила форму. Адриана радостно засмеялась, увидев красоту творения.
Улыбаясь, она левой рукой отбила мраморную кисть Фетиды и приложила к своему обрубку. Написала уравнение, ранее не существовавшее. Она писала его не пером и чернилами на бумаге, а атомами, так, как делает это сам Господь Бог.
И сон, или видение, растаял. Она проснулась, пробуждение стерло из памяти отдельные моменты сновидения. С каждой новой минутой она забывала все больше и больше, ширилось время – сжималась память, пока не исчезли последние подробности и детали. К тому моменту, когда Адриана окончательно проснулась, поверх покрывала лежали обе ее руки.
Петр Алексеевич, император всея Руси, а также Ливонии, Карелии и Швеции, мерил широкими шагами скромные пространства Летнего дворца. Он походил на запертого в клетку тигра. Сорокавосьмилетний император не мог усидеть на месте от избытка энергии, ее было так много, что впору позавидовать молодому. Император жаждал деятельности.
Но как он может действовать, коли ему ничего не известно?! Да, конечно, он получил несколько донесений. Но общая картина выходила такая, будто все эфирографы в мире вдруг и разом вышли из строя. Да, ему известно, что живописное зрелище, которое все наблюдали два дня назад на западной и южной стороне небес, последовавшее затем солнечное затмение и не свойственные этому времени года дожди – лишь малые неприятности по сравнению с теми катаклизмами, что обрушились на Европу. Из двух десятков русских послов, купцов и тайных агентов, бывших в Голландии, только один соизволил прислать донесение. Хотя то, что он получил, и донесением назвать совестно! Несколько в панике от написанных строк о снопах огня, падающих с неба, и невероятной высоты волнах, смывающих плотины и дамбы. Амстердам – город, не знающий себе равных, построенный на клочке суши, отвоеванной у воды, – неожиданно и без сопротивления сдался морю. Во Франции умер Король-Солнце, и смерть его повергла страну в хаос. А из Лондона вообще ни слова, словно все агенты вмиг куда-то испарились.
Все эти бедствия, обрушившиеся на головы западных соседей, пока что миновали Россию. Пока!
Царь прошел в кабинет и оглядел большие круглые диски, в строгом порядке развешанные по стенам. По шкале на дисках, сообщающихся с хитрыми приборами на крыше, можно было определить время, направление ветра и его силу. Сегодня приборы доложили, что ветер западный и очень сильный.
Помаявшись еще немного, он вышел во двор и обратил глаза к небу, затянутому жуткими облаками неправдоподобного желтого цвета. На их фоне гордо и величественно развернулся в своей красе Санкт-Петербург. Бедствия пока не подступили к стенам прекрасного города. Хотя вода в устье Невы и поднялась, но не настолько, чтобы угрожать наводнением. Как всегда, когда царь Петр любовался своим городом – любимым детищем, душа его преисполнялась гордости. Каких-нибудь двадцать лет назад здесь простирались лишь топи да болота, и лачуги убогой не видно было. А теперь, поди ж ты, стоит город, да какой – загляденье, столица, построенная лучшими архитекторами и мастерами, которых он выписывал из Италии, Франции, Голландии, да и свои потрудились на славу. Вот стоит новый величественный город, ознаменовавший рождение новой эры Российской империи и всего мира.
Нельзя допустить, чтобы серьезная опасность угрожала этому городу. Но что же ему, царю, предпринять? Глаза вновь вопрошающе поднялись к небу, ища и не находя ответа. Ворча себе под нос, он направился к придворным философам. Но и они ничего путного ему не сказали. В конце концов он вышел на Троицкую площадь, прошел вдоль Невы и долго смотрел на маленький деревянный домик, который некогда построил и в котором жил, пока из топких болот вырастал его город. Многим казалось странным, что у подданных Петра дворцы куда более роскошные, чем у самого императора. Но для Петра достоянием являлась вся Россия. Он всем сердцем любил скромный Летний дворец с его четырнадцатью комнатами да еще Монплезир, такой же маленький и уютный. В Монплезире он мог сидеть со своей подзорной трубой и наблюдать за кораблями. В этих по-домашнему уютных дворцах он наслаждался редкими и оттого столь ценными минутами уединения с Катенькой.
Возвращаясь с площади, он завернул в трактир «Четыре фрегата», толпа, приветствуя его, взорвалась воплями. Быстрый и острый взгляд Петра выхватил из толпы бражников голландского и французского послов, сидящих в разных концах залы в окружении своей свиты. Они безрадостно приветствовали царя, их лица явно свидетельствовали о том, что они уже приняли изрядную дозу успокоительного зелья и теперь омывают щеки слезами горя.
– Водки и бренди! – громогласно провозгласил Петр.
В таверне воцарилась глубокая тишина, когда Петр прошел и уселся в самом центре залы. Он осушил первую чарку, налил вторую и громко произнес:
– Друзья, в мире случилось нечто ужасное, но мы до сих пор не знаем, что именно и каковы пределы этого несчастья. Уповая на божью волю, надеемся, что скоро все прояснится. До нас дошли страшные новости: в Европе на головы наших соседей и собратьев обрушились чудовищные напасти, поэтому я хочу поднять чашу за упокой души тех, кто погиб. Мы слышали, что Амстердам ушел под воду, но я верю, и вера моя крепка, что в Голландии море никогда не победит человека! Если сегодня море и поглотило город, то эта победа временная! – С этими словами он поднял свою чарку. Его поддержали возгласами одобрения. Царь взглянул на голландцев и понял, что тронул их суровые, закаленные ветром и морем сердца.
Кровь, согретая бренди, взыграла в нем, и он поднял чарку для второго тоста.
– Обращаюсь к моим французским друзьям. Знайте, сердце мое скорбит о вашей печальной судьбе. Но, если в том будет нужда, Россия всегда готова вам помочь. – Он окинул взглядом трактир. – А какие новости у моих английских друзей? – спросил он, но англичане, сидевшие с понурыми лицами, ничего не ответили.