Внутренняя архитектура не имела ничего общего со стилем Гегемонии – по крайней мере, ничего похожего Стивену не доводилось видеть даже на рисунках в книгах. Дверной проем был высоким и узким, а колонны, поддерживавшие потолок, показались Стивену на удивление изящными. Центральный неф вместо обычной полусферы увенчивал конус, впрочем, тусклый свет немногочисленных свечей и факелов, освещавших алтарь и молельные ниши, не позволял как следует рассмотреть потолок.

Больше всего храм напоминал здания эпохи Колдовских войн, изображенные на нескольких попавшихся ему набросках.

Они обошли неф и оказались в тихом коридоре, освещенном несколькими свечами, но и здесь камень был тщательно отполирован и сиял, как стекло, даже в тусклом свете. Затем они вошли в уютную комнату, и Стивен сразу же узнал скрипторий. За тяжелым столом, сгорбившись над открытой книгой, сидел человек, лампа освещала страницы, но не его лицо.

– Сакритор? – негромко окликнул сэр Элден.

Сидевший поднял голову, и свет упал на лицо человека среднего возраста с маленькой бородкой. Сердце Стивена мучительно забилось, и он вдруг понял, что чувствует волк, когда попадает в капкан.

– Ах, как приятно вас видеть, брат Стивен, – приветствовал его сакритор.

Еще мгновение молодой человек надеялся, что обознался, что его ввела в заблуждение игра света и тени. Но этот голос невозможно было ни с чем перепутать.

– Прайфек Хесперо, – ответил Стивен. – Какой сюрприз.

ГЛАВА 4 НОВАЯ ТОНАЛЬНОСТЬ

Леоф вспомнил, как кровь брызжет на каменный пол, каждая капля походит на зернышко граната, если не падает на пористый камень, где тут же расплывается, превращаясь в пятно.

Он вспомнил, как размышлял о том, долго ли его кровь будет частью камня и не стал ли он в каком-то смысле бессмертным, пролив ее здесь. Если и так, это будет низшим видом бессмертия, весьма заурядным для этого места, если судить по количеству пятен на камнях.

Леоф заморгал и протер глаза запястьями. Он разрывался между яростью и крайним истощением, глядя, как капельки чернил впитываются в пергамент, будто кровь в камень. Казалось, он мечется между двумя мирами: прошлым – плеть опускается на спину, вызывая немыслимую боль, которой нет имени, и настоящим – чернила падают на пергамент с дрожащего кончика пера.

И пока длилось это долгое мгновение, стерлось различие между «тогда» и «сейчас», и Леоф забыл, где находится, – быть может, вновь в темнице? Быть может, «сейчас» – это лишь прекрасная иллюзия, плод его фантазии, попытка защититься от страха смерти.

В таком случае попытка была не слишком удачной. Он не мог как следует держать в руке перо, но Мери привязала его к пальцам. Поначалу рука быстро затекала и начинала болеть, однако это было лишь малой толикой страданий, к которым он привык.

Чтобы записать музыку, Леоф должен был ее слышать. К счастью, природа наградила его великим даром мысленно ее представлять. Леоф мог закрыть глаза и представить каждый звук любого из пятидесяти инструментов, сплетающих мелодию. Все, что он написал, Леоф сначала мысленно услышал, и всякий раз это доставляло ему радость – до сих пор.

На него накатила волна тошноты. Он рывком поднялся на ноги и поспешил к узкому окну. Желудок сжался, словно был полон червей, а кости казались ветвями старого дерева, изъеденными короедами.

Неужели его в прямом смысле убивает одна только мысль об этих аккордах? Но в таком случае…

Леоф забыл о своих размышлениях и высунулся в окно – его вырвало. Он почти ничего не ел, но организму было все равно. Когда в желудке больше ничего не осталось, судорога скрутила его целиком, и он опустился на пол, прижав разгоряченное лицо к холодному камню.

Леоф представил себе, как капелька крови, зернышко граната, постепенно превращается в пятно…

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем к нему вернулись силы, но сумел заставить себя встать и вновь высунулся в окно, глотая солоноватый воздух. Взошла круглая луна, и от холода у него онемело лицо. Далеко внизу серебро плескалось о берег – серебро и слоновая кость, – и Леофу вдруг ужасно захотелось оказаться там, обрести свободу, вырваться через окно, разбить свой изуродованный скелет о скалы, навсегда покинуть этот мир, оставив его тем, у кого больше сил и смелости. Тем, кто здоров.

Он зажмурился, гадая, не сошел ли он с ума. Несомненно, если бы его не пытали, не ломали, не унижали, даже в самых диких снах он не смог бы представить себе музыку, вызывавшую у него такой ужас. Он понимал это нутром.

Невразумительные записи в найденной им книге остались такими же неразборчивыми, как и почерк, которым они были написаны. Они не имели отношения ни к одной из музыкальных систем, известных Леофу, но, увидев первый аккорд, он каким-то непостижимым образом услышал его в своей голове, и все остальное тут же встало на свои места. Однако человек в здравом рассудке, человек, не испытавший ужасов, выпавших на его долю, никогда не услышал бы этот аккорд. И не стал бы продолжать, сознательно причиняя себе боль, как делал сейчас Леоф. Человек, любящий свою жизнь, мечтающий о будущем, не стал бы писать такую музыку.

Мечты Леофа о музыке всегда были грандиозными; сам же он никогда не отличался амбициозностью. Любящая жена, дети, вечера, когда они буду петь всей семьей, внуки и хороший дом, медленно приближающаяся старость, долгие, приятные, уютные размышления на закате жизни. Большего он не хотел.

Однако его мечтам не суждено сбыться.

Нет, его надежды мертвы, но музыка осталась. Да, он еще может кое-чего добиться, если решится пожертвовать собой. Впрочем, что от него осталось? Жертва будет невелика, и он принесет ее с радостью.

Нет, он не прыгнет на скалы. Нужно вернуться к бумаге и чернилам.

Леоф успел начать новую часть, когда услышал тихий стук, и озадаченно посмотрел на дверь, пытаясь вспомнить, что может означать этот звук. Он же знает… как забытое слово, которое вертится на языке.

Стук повторился, чуть громче, и Леоф вспомнил.

– Входите, – сказал он.

Дверь медленно приоткрылась. На пороге стояла Ареана, и на долгое мгновение Леоф лишился дара речи. Боль куда-то исчезла – так тени бегут от яркого света, – и перед его мысленным взором возникли счастливые воспоминания об их первой встрече в особняке леди Грэмми. Они танцевали; он даже помнил музыку народного танца. Леоф не знал его фигур, но Ареана быстро его научила…

Она стояла, обрамленная дверным проемом, словно картина, нарисованная кистью мастера, голубое платье сияло в лунном свете на фоне темного прямоугольника коридора. Ее рыже-золотые волосы казались чувственной темной лавой.

– Леоф, я выбрала неудачное время? – робко спросила она.

– Ареана, – наконец сумел вымолвить он. – Что вы, пожалуйста… Заходите. Садитесь.