– Хватит, Авдей, – в сердцах произнесла я и треснула его медведем по шее. – Или говори все как есть, или я тебя превращу в стойку для обуви.
Муж посмотрел на меня своим особенным, проникновенным, благородно-нефритовым взглядом, и я перестала сердиться. Этот взгляд меня вообще временно лишает дееспособности. И наполняет любовью ко всему на свете. Даже к пластилину.
Мы обнялись и уселись на пол, рядом с детскими горшками (кстати, не забыть их проверить на предмет наполнения. Иногда девочки выливают туда суп, приготовленный мной). Муж потерся носом о мой нос и заявил:
– Понимаешь, Вика... В моей жизни не хватает приключений.
Мило. Но я благоразумно помалкивала, давая мужу возможность перейти от интродукции к кульминации.
– Нет, серьезно. Я вполне благополучно живу, у меня самая лучшая на свете жена и обалденные дочери, моя работа приносит мне и моральное и материальное удовлетворение, бандиты на меня не наезжают, кирпичи на голову не падают, даже гриппом я ни разу за все пять лет совместной жизни не заболел! А вот чего-то не хватает...
– То ли мировой революции, то ли индейки с грибами... – пробормотала я себе под нос.
– Просто я вчера смотрел этот сериал, ну знаешь, «Последний рыцарь», где обычных парней высаживают в средневековом замке и суют в руки мечи, и подумал: а мужик ли я?
– Ну, дорогой. Вполне, вполне мужик...
– Я не в этом смысле. Жизнь какая-то слишком уж пресная стала, спокойная, остроты ощущений не хватает.
– А давай я тебя возьму на шабаш. Причем в качестве перевозочного средства. Впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь.
– Ну, Вика, я же серьезно, а ты издеваешься...
– И я серьезно. Не стыдно тебе, Белинский, а? Разнылся: ах, дайте мне бурю, дайте мне битву, дайте мне меч-кладенец! В рыцари намылился? Может, тогда и за картошкой заодно сходишь? А то мне как-то не к лицу таскать тяжелые авоськи.
– Ты не понимаешь! Я же писатель! Мне нужно откуда-то черпать вдохновение.
– Да, конечно, из горшков собственных дочек его уж точно не почерпнешь.
– Вика! Прекрати издеваться. Ты мой последний роман читала?
– Ну, в общем, да.
(К стыду своему сознаюсь, что мужнино творчество мне в последнее время нравиться перестало, особенно проза. Стихи – еще так-сяк. Но разве я могу ему это сказать? Сразу на развод подаст.)
– Это туфта, – с горечью констатировал Авдей. – Туфта на триста страниц. Писал и корчился от отвращения к себе самому. Потому что приключения у моих героев банальные и надуманные! Потому что внутри у меня ничего не кипит!
Эк тебя проняло, родимый. Творческий кризис действительно налицо. Надо срочно утешать мужа и говорить ему, что он ошибается и на самом деле являет собой просто супермена. Мужчины лесть любят еще больше, чем мы, женщины: вечно надо хвалить и убеждать их в собственной неотразимости. Иначе киснут и хотят приключений. Точнее, хотят найти ту, которая обеспечит их самолюбие ежедневными порциями панегириков и мадригалов.
– «Тема дома, тема уюта, тема тихого очага... Я люблю, живу и пою то, чем жизнь мне так дорога...» —процитировала я одно из стихотворений мужа (безусловно, посвященное мне) и добавила уже прозой: – Раньше ты, дорогой, наоборот, мечтал о спокойной размеренной жизни, о семейном очаге и вечернем чае...
– Мечтал... Вика, спокойствие для мужика, настоящего мужика, гибельно. От него вырастает пузо и самодовольство. Нужно висеть на скале, мчаться на лошади...
– Можно еще в горящую избу войти. Для разнообразия. Ладно, все, я серьезна, как часовые у Кремлевской стены. И хочу знать, каких именно приключений тебе хочется от жизни?
– Вот, – Авдей смущенно откашлялся, достал из кармана несвежую какую-то бумажку, встал в позу и прочитал:
Осень. Время рыцарских романов,
Сброшенных доспехов золоченых...
Как-то странно, горестно, влюбленно
Пьются вина сумрачных туманов.
Ты не помнишь? Это было, было,
Пусть не с нами, не по нашей воле:
Звон мечей и стон предсмертный в поле,
И никем не чтимая могила.
Вышивают дамы гобелены,
Пальцы их бесчувственно-усталы.
Что же им до рыцарских уставов
И до тех, кто не пришел из плена.
Только осень – золотым и алым —
Вышьет строчку на поникшем стяге...
А роман – не только на бумаге.
Дело лишь за рыцарем. За малым.
Дочитав, Авдей вопросительно воззрился на меня.
– Ну, что я могу сказать, – пожала плечами я. – Стихи ты, во всяком случае, писать не разучился... Правда, чью могилу ты имел в виду, я не поняла. А, ясно, это метафорическое восприятие ткани пространства и времени, отягощенное несовершенством человеческой тварности...
– Боже, Вика, что за гадость ты говоришь...
– Ничего не гадость, сейчас так все критики пишут.
– И это все?! Все, что ты хотела мне сказать?!
– Нет, не все. Покажи-ка мне бумажку, на которой стихи написаны... Блин, так я и знала! Это же счет за квартиру, я его неделю ищу, а ты подхватил! Что, в доме бумаги больше нет?!
Мой любимый писатель позеленел лицом, и я поняла, что перегнула палку в его воспитании.
– Авдей, ну не хмурься... Ну, сладенький...
– Я тебе не сладенький! Бумажки пожалела! В-ведьма!
Ого. Кажется, на одно приключение мой супруг точно нарвался. Сейчас вниманию публики будет представлена небольшая семейная сцена. Занимайте места в партере!
– Ах, значит, я ведьма, – приглушенно начала я. – Ах, значит, я тебе творить не даю... Может, я и сама тебе уже разонравилас-с-сь?!
Для пущего эффекта последнюю фразу я произнесла в модулированном тоне, так что эхо перепуганным зайцем заскакало по комнате. При этом я еще и поглядела на супруга истинным зрением(глаза мои превращаются в фиолетовые фонарики) и взмыла к потолку в изящном антраша. И зависла. Под потолком. Оттуда, с потолка мне было хорошо видно, как нездоровая бледность вползла на физиономию супруга. Все-таки откровенная демонстрация моих способностей производит на него удручающее впечатление. Даже, можно сказать, пугающее. Тем более что он этой самой демонстрации, почитай, несколько лет не наблюдал и попривык к тому, что в нормальной жизни у меня и глаза не похожи на маячные огни, и клыки изо рта не лезут. Ну, дорогой, я тебя за язык не тянула, сам ныл, что остроты ощущений тебе не хватает... Будет тебе острота.
Тут главное – не переборщить.