– Как прошел твой день? – неизменно спрашивал Дон.
Я пожимала плечами:
– Обычно. Мокрида была, как всегда, капризна и цеплялась ко мне по мелочам. Ты же не хочешь, чтобы я рассказывала тебе, как варю кофе для босса?
– Уволь от этого, – смеялся Дон. – Тем более что кофе ты варить не умеешь.
Это заключение Дон вывел тогда, когда я подала ему в постель собственноручно сваренный кофе. Выпить он его выпил, но с тех пор не прекращал надо мной посмеиваться. И я позволяла ему это. Проще сказать, я позволяла ему все.
А он – он позволял мне любить его.
– А как ты? – спрашивала его я. – Что у тебя нового?
– Да вот перечитываю Камю. Ты читала Камю?
– Когда-то.
– Перечитай снова. Это не тот писатель, о котором можно забыть.
– Хорошо, я перечитаю. Дон, скажи: Камю – это все твое занятие на целый день?
Он улыбался:
– А почему нет? Я устроил себе каникулы. Впрочем, у меня есть еще одно занятие.
– Какое?
– Ждать тебя, девочка.
– Твоими стараниями вполне сформировавшаяся женщина.
– Согласен на поправку. Ты допила вино?
– Да.
– Полетели?
– Как скажешь.
Он расплачивался, оставляя щедрые чаевые восторженному официанту, и, взявшись за руки, мы выходили из ресторана. На площадке нас ждали метлы, мы усаживались на них, как две амазонки, и летели на улицу Сан-Антонио, где в одном из меблированных домов Дон снимал квартиру.
Эта квартира выглядела спартанской и уютной одновременно. Стены, оклеенные персикового цвета обоями, не украшали ни ковры, ни картины. Лишь в коридоре на стене висели, перекрещиваясь, две старинные рапиры. На кухне и в ванной имелся необходимый минимум предметов и техники; в спальне стояла огромная кровать, застеленная покрывалом из искусственного меха, две прикроватные тумбочки и платяной шкаф. В небольшой гостиной расположился кожаный диван и хрупкий стеклянный столик для кофе. Телевизора Дон не признавал. Впрочем, в спальне еще имелся музыкальный центр. Дон любил старый готический рок, а еще почему-то музыку Китаро, которая с готическим роком совершенно не сочеталась. Под Китаро мы отдыхали после любовных баталий на искусственном меху сумасшедшей кровати, затягивающей меня, как зыбучий песок. Я пристраивалась на плече возлюбленного и молчала.
– Почему ты молчишь, Юля?
– Я занята важным делом.
– А именно?
– Я слушаю, как бьется твое сердце.
– Как романтично! Может, заодно послушаешь, как у меня в животе перевариваются китайские пельмени?
– Ты циник.
– Так уж получилось.
– Дон…
– Да?
– Ты действительно…
– Что?
Я спотыкалась на каждом слове и теряла дар речи.
– Что, милая?
– Ты еще долго не уедешь из Оро?
– Ты же знаешь. Я тебе тысячу раз говорил.
– Хорошо, я послушаю в тысячу первый.
– Я не уеду, пока не выполню своего задания. Да и потом… Мне некуда спешить. А ты так хочешь от меня избавиться?
– Я не хочу от тебя избавляться. Но я хочу знать, что ждет нас в будущем.
– Давай сходим к гадалке или ясновидящей. Тебе сразу полегчает.
– Дон!
– Мм?
– То, что ты сейчас делаешь, в высшей степени безнравственно. Но мне приятно.
– Очень?
– Пожалуй что и очень. До-о-он! Ну подожди, пожалуйста, подожди! Скажи, ты ведь не убьешь ее?
– Кого я должен убить?
– Мою начальницу.
– Мокриду? С чего мне убивать ее? Разве только из-за того, что она держит тебя на этой многочасовой работе и не дает нам заниматься в высшей степени безнравственными делами. И хватит об этом.
– Дон!
– Да, мышонок?
– Если уж ты взялся это делать, то делай помедленнее. Я хочу растянуть удовольствие.
– Согласен. Кстати, почему ты не царапаешь мне спину?
– А нужно? Я могу, если это необходимо. Только скажи…
За окнами уже стоял поздний вечер, когда мы успокаивались и понимали, что на ближайшие часы насытились друг другом. Дон, обнаженный и прекрасный, как античная скульптура, шел на кухню за вином. Мы устраивались в гостиной на диване, пили мерло или каберне и молчали. С ним хорошо было молчать, а потом просто перебрасываться ничего не значащими фразами… И всем телом ощущать, как мы близки друг другу. Я словно цепенела от счастья, и тут меня принималась царапать совесть. Я понимала, что разделяю постель с магом, поразительно ловко маскирующимся магом, который намерен прикончить Мокриду Прайс и тем самым разрушить один из оплотов современного ведьмовства. От этих мыслей мне становилось плохо, я терялась и пила вино большими глотками, стараясь сокрушить те бастионы сомнений, которые воздвигались в моей душе. И страшней всего было то, что я почти не волновалась по поводу предполагаемого покушения на Мокриду (в конце концов, кто она такая?), я переживала из-за того, что могу потерять Дона. Он уедет, сбежит, исчезнет, и я сойду с ума от горя. Сопьюсь, поднимусь на метле повыше и спрыгну с нее, чтобы разбиться насмерть; перережу себе вены, наглотаюсь снотворного…
Но перед Доном я старалась не терять лица и не показывать, как мне тяжело без него, как я зависима от его рук, губ и глаз. Я ставила бокал на столик и шла в спальню – одеваться.
– Останься, Юля, – неизменно говорил мне Дон.
– Ты же понимаешь, что я не могу, – говорила я, и Дон успокаивался. Тоже одевался, и мы летели гулять над крышами засыпающего города. Потом Дон провожал меня домой. Поцелуй на прощанье, шепот «До завтра», и вот уже Дон взмывает вверх на помеле, и я вижу его силуэт на фоне восходящей луны…
Я приходила в себя и чуть не выла от внезапного приступа одиночества. Стиснув в себе вопль, я отправлялась в гараж, ставила на тормоз метлу, потом шла в дом, как всегда ожидая, что на меня свалятся все штормы и цунами психологического порядка.
В доме меня встречало осуждающее молчание. Тетя демонстративно и подчеркнуто серьезно занималась сольфеджио с тремя приходящими ученицами-феечками, клюнувшими на объявление, обещавшее сделать из них благородных девиц. Май в это время, как правило, пребывала на кухне и готовила ужин. За ней мрачной тенью слонялся Игорь и постоянно мешал. Я говорила всем «здравствуйте», натыкалась на стену молчания и поднималась к себе наверх. Едва я заканчивала переодеваться, как в мою комнату тихой мышкой проскальзывала Май.