– ТАКИЕ ОТДАШЬ ВЕДЬМУ? – проскрежетал жвалами Бафомет.
– Нет.
И начался бой.
... Позже, когда Авдей пытался припомнить подробности этого боя, его память услужливо подсовывала какие-то сюрреалистические картинки, которые, возможно, знакомы народу, регулярно перебарщивающему с героином: разбегающиеся галактики, необратимый процесс мировой энтропии, пространства, перекрученные спиралью молекулы ДНК, время, превратившееся в вязкое месиво и текущее из ниоткуда в никуда... И назойливое жужжание мух. И стеклянный (а может, и серебряный?) звон, от которого Вселенная превращалась в пластмассовую бусину, катающуюся по дну пустой банки из-под пива... Авдей не понимал и не мог увидеть, кто побеждает, кто теряет силы в этой схватке. Он нечаянно стал свидетелем небольшого мероприятия вроде взрыва сверхновой, но его не предупредили насчет того, когда будет кульминационный момент...
Только почему футляр в руках так нестерпимо нагрелся?
Почему нет никакой возможности удержать его трясущуюся крышку?..
– ТЫ ПРОИГРАЛ, САНВИФАГАРОТ. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МОИ АПАРТАМЕНТЫ.
– Подождешь! Туда я всегда успею!
Меч-молния и меч-льдина сшибаются, рождая чудовищный взрыв. И после этого наступает вселенская тишина.
Чудище с головой козла и хвостом скорпиона нависает над распростертым противником. Фасетчатые гляделки внимательно наблюдают, как медленно гаснут глаза: один человека, а другой – змеи.
– СТОИЛО ЛИ ТАК НАДРЫВАТЬСЯ ИЗ-ЗА КАКОЙ-ТО СМЕРТНОЙ ДЕВЧОНКИ?
... Ив этот момент Авдей понимает, что футляр, охраняемый им, пуст. И нечто крошечное в масштабе окружающих декораций, нечто блестящее и тонкое, как игла, несется к фигуре Баронета.
А тот пытается встать. Он шатается, оскальзывается на собственной грязно-бурой крови, но встает.
– Я всегда мечтал встретить свою кончину, гордо стоя на ногах, – голос Баронета еще насмешлив.
– КАК УГОДНО! – Повелитель комическим жестом разводит своими щупальцами-лапами, открывая не защищенное хитиновым панцирем брюхо...
И в этот момент в руке Баронета оказывается рапира. С выпуклой красивой гардой, искрящейся аметистовой крошкой.
Если есть оружие, надо нанести удар.
И маг Санвифагарот протыкает рапирой Повелителя мух насквозь. Как энтомолог – жука для коллекции.
Вой поверженного Повелителя – это отдельное описание. И его необязательно приводить в тексте.
Баронет выдернул рапиру из тела демона и тот рухнул, рассыпаясь, расплескиваясь грязью и нечистотами. Сильно завоняло серой. Баронет оглядел рапиру – она была черной...
– Авдей! – закричал Баронет. – Она умирает, Авдей!
* * *
... Снова была квартира. Только теперь – квартира семейства Белинских. Правда, прежнего уюта, порядка и красоты в ней не наблюдалось. Мебель была изуродована и искромсана, модели парусников, сервизы богемского стекла, фарфоровые статуэтки – все превратилось в месиво, хрустящее под ногами. Стены были исписаны ругательствами и проклятиями. Но никто не обращал на это внимания. Всеобщее внимание было приковано к женщине, неподвижно вытянувшейся на единственном уцелевшем от разгрома диване.
Баронет (правая рука в лубке, шея в гипсовом воротнике-фиксаторе, на змеином глазу – повязка) каждый день составляет магические эссенции, притирания и капли для приема внутрь. При помощи мгновенно постаревшей и как-то съежившейся от горя Татьяны Алексеевны он пользует этими составами бесчувственную Вику, прекрасно сознавая, что это бесполезно.
Авдей, со скрученным внутри воплем горя, внешне спокойный и деловитый, аккуратно меняет белье из-под жены, умывает ее словно закаменевшее тело теплой водой и долго-долго целует в губы, будто надеясь, что они отзовутся на его поцелуй и станут розовыми и податливыми.
Маша, поначалу бродившая за всеми как неприкаянная и поминутно рыдавшая из-за того, что мама умирает, неожиданно как-то сосредоточилась и тоже нашла себе дело: с ожесточением драила загаженную ведьмами-мародершами кухню, заклеивала кусками старых обоев похабные надписи на стенах, аккуратно, стараясь не греметь, выметала мусор. Словом, наводила в квартире порядок, при этом стараясь не попадаться никому на глаза: чтобы никто не видел, как у нее слезы льются ручьем прямо на половую тряпку...
Даша готовила обеды и ужины, но их никто не ел. В основном все пили чай или кофе, и все разговоры: за столом в кухне, у постели умирающей в спальне, сводились к одному – как ее спасти? И только одна Даша однажды спросила:
– А почему такое случилось с мамой?
Баронет объяснил как мог. Но Дашу объяснение не удовлетворило. Она гневно щелкнула отросшим хвостом и заявила:
– Если Бафомет погиб от маминой Силы...
– Он не погиб, он рассеялся. Он теперь миллионы лет себя будет по квантам собирать.
– ... Ладно. Но тогда почему мама от него пострадала? Баронет долго думал над этим вопросом. Потом выдал нечто вроде версии:
– Произошло столкновение. Воплощенной ненависти и... любви. Ненависть была повержена, потому что, как известно, любовь всё побеждает. Но, истратив свою Силу, любовь тоже может умереть...
В загипсованном горле Санвифагарота что-то жалостно забулькало:
– Старый я дурак! Никогда не обращал внимания на то, что она всех нас любила. Как любила. Безотчетно и безрассудно. Даже меня, старого паршивого колдуна, который не смог ее спасти...
Даша была уверена, что не плачет. Она ведь ведьма, а ведьмам не положено реветь. Но слезы все равно выбирались на поверхность.
– Дед, – спросила Даша, – значит, мама умрет? Баронет вздохнул.
– Ты же видишь сама... В ней больше никакой Силы нет. Ни чародейной. Ни человеческой. Только огонек, который еще в душе теплится... И он скоро гореть перестанет.
– А как спасти?
– Не знаю. Я перепробовал все, что мог и знал.
– Дед, это неправильно.
– Что неправильно?
– Она не имеет права умирать. Потому что она ведьма! Потому что мы ее... любим. И вообще! В сказках положительные герои не умирают.
– Ну, значит, нам со сказкой не повезло... – опять вздохнул Баронет и, прихрамывая, вышел из кухни. Снова пытаться напоить Вику чародейным оживляющим отваром.
А Дашка сурово поджала губы и полыхнула фиолетовым взглядом:
– Я не ведьма буду, если эту сказку не переделаю! – прорычала она и дернула себя за хвост. И тут она услышала звонок в дверь.
– Я открою, – бросилась она в прихожую.
Это оказалась Инари Павлова-Такобо. Она поздоровалась с Дашей, поставила в угол прихожей пару объемистых сумок и, бледнея, спросила:
– Я могу увидеть ее?
Даша повела мамину подругу в комнату.