Скала была не то чтобы твердой, но неприступной. А самое главное – необъятной. Скала была в крупных пунцовых розах.
– Обними меня! – взвыла скала удивительно знакомым низким голосом, так что Старыгину показалось, что где-то в горах и вправду грохочет лавина.
– Алевтина, пусти! – прохрипел Старыгин, почти задушенный мощными объятиями. – Дай вздохнуть!
– Какой хилый мужчина пошел! – недовольно заворчала Алевтина Тепличная, ибо это оказалась она, собственной персоной.
Старыгин, узнав ее, даже не очень удивился – кому здесь еще и собираться-то. Всем знакомым была известна необычайная любовь Алевтины ко всяким шумным и бесполезным мероприятиям. Ни одна тусовка, ни одно светское сборище не могло без нее обойтись. Первое время все удивлялись, когда же она успевает работать, потому что при всей своей безалаберности и любви к шумным встречам работала она необычайно много и, по ее собственному выражению, «выдавала на-гора» пейзажи достаточно регулярно.
– Димка! – обрадовалась Алевтина, малость отстранившись и разглядев то, что трепыхалось у нее в объятиях, больше напоминавших тиски. – Опять ты! Ты-то что здесь потерял?
– Еще немного – потеряю здоровье! – проворчал Старыгин. – Ты мне все кости переломаешь!
– А я тебя и не узнала сразу-то! – рассмеялась Алевтина, как всегда, она была яркая, румяная и чрезвычайно довольная жизнью.
– Ну, не стану тебе мешать! – освобожденный Старыгин тихонько продвигался назад. – Развлекайся, а я уж пойду!
– Стой! – Лицо Алевтины озарилось какой-то мыслью. – Ты-то мне и нужен!
«Начинается!» – мысленно вздохнул Старыгин, не прерывая плавного отступления.
– Димыч, тебя мне бог послал! – Алевтина порывисто сделала шаг за ним.
У Старыгина остались два выхода – либо сдаться на милость победителя, либо махнуть рукой на достоинство и спасаться открытым бегством. Он осторожно оглянулся. Сзади напирала толпа любопытствующих. Люди с энтузиазмом включались в акцию. Оставалось только позорное отступление.
– Димочка, не в службу, а в дружбу, помоги, а я уж в долгу не останусь…
– Ну, чего тебе? – с тоской спросил Старыгин. – Шкаф, что ли, передвинуть?
– Какой шкаф? – удивилась Алевтина. – Шкаф я и сама могу, еще лучше тебя…
«Это точно», – подумал Старыгин, потирая сдавленную в объятиях грудь.
– Тут понимаешь, какое дело… – Алевтина глядела не то чтобы смущенно, но таинственно, как будто собиралась устраивать правительственный заговор. – Должны ко мне покупатели сегодня подойти. А я торговаться совершенно не умею, какую цену скажут, на ту и соглашаюсь. Не привыкла еще картинами торговать. Если бы еще чужие были, а то свои… Я ведь их как детей люблю, в каждую частицу души вложила, и теперь как от сердца отрываю…
Старыгин поглядел удивленно – никак он не ожидал от Алевтины такой тонкости и глубины чувств.
– Понимаю, что не права я, – заторопилась Алевтина, заметив его взгляд, – заранее знаю все, что скажешь. Художник, мол, для того и пишет картины, чтобы люди на них смотрели, и все великие мастера прошлого писали под заказ. От этого их картины хуже не стали. Талант талантом, а ремесло есть ремесло. И за свой нелегкий труд художник обязан деньги получать.
– Молодец, все правильно понимаешь, – согласился Старыгин, – а я-то тебе зачем?
– Димыч, пойдем со мной в мастерскую. Ты перед этими покупателями изобразишь богатого иностранца. Будешь цену на картины набивать! – выпалила Алевтина.
– Да разве я похож на иностранца? – оторопел Старыгин.
– А как же! – уверенно заявила Алевтина. – Ты по заграницам мотаешься, европейский лоск приобрел, костюмчик опять же… где покупал, в Милане?
– В Париже, – машинально ответил Старыгин.
– Вот видишь! – обрадовалась Алевтина. – Ты только морду делай и цену повышай! Ну, чем мы рискуем? Не пройдет и ладно!
– Так кого мне изображать – итальянца или англичанина? – сдаваясь, спросил Дмитрий Алексеевич.
– Нет… – нахмурилась Алевтина, – нужно что-то более редкое…
– Да я больше никаких языков не знаю так хорошо!
– Да зачем тебе языки-то знать? – возмутилась Алевтина. – Я же тебя не для беседы приглашаю! Будешь шведом или датчанином… о, Голландия! Очень хорошая страна, я там была…
– Я тоже… – Старыгин пожал плечами и двинулся за Алевтиной, которая без труда рассекала толпу, как трехлинейный крейсер рассекает океанские волны.
– Итак, запомни, алхимик: я даю тебе только о??ну неделю! Последнюю неделю, а потом…
Герцог резко развернулся и вышел из комнаты, тяжело шаркая старыми ногами. В дверях он задержался и проговорил, недовольно поморщившись:
– Да, вот еще что… скоро день рождения у моего младшенького, Гейни… так вот, алхимик: изволь озаботиться каким-нибудь подарком для него. Хоть какая-то польза от тебя будет! Уж постарайся, сделай для него что-нибудь забавное. Ну, хоть оловянных солдатиков, что ли… Если мальчишка любит играть в солдатиков, из него потом вырастает славный воин!
Герцог вышел, громко хлопнув дверью.
Фридрих проводил его тоскливым взглядом. Кажется, его светлость разозлился не на шутку…
Алхимик поправил свой балахон и поспешил в лабораторию.
Это было его царство, его безраздельное владение. Здесь он был сам себе граф, сам себе герцог, сам себе владетельный государь. На полках шкафов его поджидали колбы с кислотами и прочими жидкими препаратами, банки с солями и редкими землями, коробки с минералами и образцами металлов. На свободных местах располагались тигли и перегонные кубы.
Все было готово для работы – только надежда на успех слабела с каждым днем.
Вчера Фридриху и впрямь показалось, что успех близок: добавив в тигель с редкой землей и толченым шпатом измельченный безоаровый камень и подержав эту смесь на огне в течение получаса, он увидел на поверхности тигля змеящиеся, словно ожившие золотистые узоры, подобные шустрым ящерицам, снующим по каменной стене в жаркий день. Старый Рейни как-то говорил ему, что так выглядит тинктура аурум, важнейшее вещество при получении философского камня. Фриц снял тигель с огня и поставил его остужаться в холодный шкаф. К утру тинктура, несомненно, остыла, и теперь можно будет проверить ее свойства.
Фриц вытащил тигель из шкафа, заглянул в него.
Сосуд был наполнен крупными, матово отблескивающими кристаллами золотисто-зеленого цвета, напоминающего цвет крыльев майского жука.
Фриц достал с полки выцветший пергамент с записями своего учителя, старого Рейни, чтобы свериться с ними и узнать, что следует делать дальше.
Конечно, Рейнхард не сам составил этот манускрипт, он только старательно перевел и записал на л??тыни фрагмент старинной арабской книги.