«Ты пытался убить себя?»
Никто никогда не задавал ему этот вопрос. Даже родители не спрашивали его, хотя он просил их поверить, что он не делал такой попытки. Но теперь, прожив с этим столько лет, он больше ни в чем не был уверен.
Собирался ли он умереть? В какой-то момент собирался. В какой-то момент это показалось ему большим и приносящим радость облегчением. Как только его тело перестало бороться, мысли о смерти стали спокойными. Похожими на прогулку в одиночестве под хмурым дождем.
Когда Ланкастер вышел на раскисшую дорогу, он понял, что его гнев полностью исчез. Теперь он чувствовал себя обессиленным. И мокрым. Впереди виднелись слабые огни экипажа, поэтому он ускорил шаг и направился прямо туда.
Ему оставалось сделать примерно десять шагов, когда он услышал приближающийся стук копыт. Ник остановился, поднял голову и прислушался.
— Кто это? — спрыгнул со своего места Адам.
— Не знаю, — пробормотал Ланкастер. — Но скажи мисс Мерриторп оставаться в экипаже и задернуть занавески.
Адам в точности сделал все, что ему было сказано, потом вернулся и встал возле хозяина. Джеймссон поднялся на козлах и вынул ружье. Ланкастер одобрительно кивнул и повернулся лицом к приближающемуся всаднику.
Примерно в двадцати ярдах от них незнакомец замедлил движение и теперь ехал осторожным шагом. Он был один, и Ланкастер немного успокоился. Это не банда разбойников. И по прямой линии спины всадника он мог сказать, что это не отчим Синтии.
Всадник молча остановился, Ланкастер тоже ничего не говорил. Сначала огни экипажа осветили крупную гнедую лошадь с белой звездочкой на лбу. Потом осветились сапоги всадника, его ноги и, когда он, наконец, спешился, его лицо.
Это было лицо дьявола, хотя его нельзя было назвать ни безобразным, ни зловеще красивым. Должно быть, это Брэм, потому что лицо… лицо принадлежало Ричмонду.
По телу побежали мурашки, но Ланкастер заставил себя стоять спокойно. Он не отступил, не бросился вперед. Он не позволил своему желудку перевернуться и выплеснуть содержимое в грязь. Ланкастер только смотрел, как приближались к нему эти безобидные, вежливые черты лица. Вот только глаза были другими. И Ланкастер внезапно понял, что имели в виду деревенские. У Ричмонда глаза в одном случае притворно искрились веселостью, в другом — блестели теплом. Но глаза Брэма… Они были мертвыми, как высохшее дерево. Ни жесткости, ни гнева, ни печали. Мертвые.
Когда эти глаза переместились на Адама и остановились на его лице, Ланкастер сдвинулся с места. Он положил руку Адаму на плечо и подтолкнул его к экипажу.
— Возвращайся на свое место, Адам, — пробормотал он.
Ему не хотелось, чтобы этот человек смотрел на мальчика. Адам бросил на него озадаченный взгляд, но повернулся и направился к экипажу. Брэм наблюдал за его передвижением.
— Полагаю, вы остановились не для того, чтобы поболтать о погоде, — сказал Ланкастер.
— Вы Ланкастер? — прогрохотал голос незнакомца.
— Да, я лорд Ланкастер.
Взгляд мертвых глаз окинул его с ног до головы, потом переместился к экипажу:
— Мисс, Мерриторп там?
— Мы знакомы, сэр?
— Нет, но я о вас слышал.
Ланкастер вздрогнул от внезапного порыва холодного ветра. Что это значит?
— Лорд Ричмонд хочет вернуть свою невесту.
— Правда? Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне?
— Вас видели с ней.
— Девушка мертва, — удивленно поднял брови Ланкастер, — или, по крайней мере, мне так говорили.
Брэм сделал шаг к экипажу, но когда Ланкастер хотел схватить его за плечо, тот отпрянул и отошел в сторону. Как будто он, как и Ланкастер, меньше всего хотел, чтобы к нему прикасались.
— Поскольку вы не считаете нужным представиться, я отправлюсь дальше.
Сказав это, Ланкастер ожидал, что Брэм назовет свое имя, скажет, что работает на Ричмонда, а потом забросает Николаса вопросами. Но Брэм ничего подобного не сделал, он просто смотрел на него секунд десять — двадцать своими мертвыми глазами, затем повернулся и взобрался на лошадь.
Он не поехал, он просто ждал. Похоже, у них будет сопровождение, подумал Ник. Ну и пусть.
* * *
На потолке был вылеплен сад.
Синтия вытянула шею, рассматривая лепнину. Плющ. Розы. Каждый лепесток был виден даже с расстояния пятнадцати футов.
— Ник, — прошептала она. — Мы не должны здесь быть.
Ланкастер, меряя шагами гостиную, похоже, не слышал ее. Насколько она понимала, он вообще не обратил никакого внимания на потолок. Вероятно, слоняться по таким домам было для него привычным делом.
— Наверняка он вышвырнет нас отсюда, обнаружив среди ночи без приглашения!
— Восемь часов вечера, — пробормотал Ник.
— А как насчет герцогини?
— А что герцогиня?
— Как я должна разговаривать с ней?
Синтия нервно сцепила руки. Ник наконец бросил взгляд в ее сторону:
— Мне кажется, она хорошо понимает английский.
— Что? Что это значит? Она француженка? Боже, она, наверное, такая элегантная.
— Нет, она не француженка. Синтия, я дразню тебя.
— Перестань. Разве ты не видишь, как я напугана. Возможно, ее нет дома.
Ланкастер подошел к ней, расцепил руки и коснулся ее запястья большим пальцем.
— Насколько я знаю, Сомерхарт никогда не расстается с ней, поэтому, думаю, она дома. Но здесь нечего бояться. Эмма… ну, она довольно необычная, но очень добрая.
— Эмма? — переспросила Синтия. — Необычная?
— Конечно. Ее светлость.
— Ее светлость, — повторила Синтия. — Ваша светлость.
А если она забудет? А если назовет ее «миледи» или, о, ужас, Эммой?
— Ой, зачем ты сказал мне ее имя?
— Прости, — засмеялся Ник. — Я знал ее до того, как она стала такой величественной и представительной дамой.
— Она представительная?
Синтия еще раньше, чем начал смеяться Ник, поняла, что он опять ее разыгрывает. Рассердившись, она подошла к камину и стала рассматривать резную решетку с виноградной лозой.
По крайней мере, они больше не молчали друг с другом. По крайней мере, Ник смеялся. Когда он вернулся в экипаж после своего внезапного исчезновения, он сказал Синтии, что Брэм сопровождает их до имения Сомерхарта. Но беспокоиться было не о чем, потому что ехать за ними без разрешения он мог только до границы имения.
Но Синтия уже забыла о прежних тревогах. Сейчас ее волновало совсем другое. Герцог. Величайший из всех великих джентльменов. Они не были знакомы прежде, и вряд ли он захочет предложить ей свою помощь. Она еще девять дней будет принадлежать своему отчиму, и герцог Сомерхарт будет обязан отправить ее назад или, по крайней мере, написать записку отчиму с вопросом, не хочет ли он получить обратно свою дочь.