Фабио достал распечатанную пачку, встряхнул ее и улыбнулся. Улыбка показалась Аличе какой-то неестественной, вымученной.
— Фабио…
Он наклонил пакет, и рис посыпался на пол мелким белым дождем.
— Фабио, что ты делаешь? — удивилась Аличе.
— Вот тебе рис, — рассмеялся он и сильнее тряхнул упаковку; зернышки разлетелись по всей кухне.
— Фабио, прекрати, — попросила Аличе, но он словно не слышал.
— Что, не нравится? Как на нашей свадьбе, помнишь? Как на нашей распроклятой свадьбе! — голос его сорвался в крик.
Аличе тронула мужа за ногу, чтобы он перестал, но Фабио уже не мог успокоиться. Рис теперь сыпался ей на голову. Несколько зернышек застряли в гладких волосах, одно попало ей в глаз, причинив сильную боль. Зажмурившись, Аличе стукнула Фабио по голени. В ответ он пнул ее чуть ниже плеча. Она попыталась удержаться, но искалеченная нога подвела. Пошатнувшись, Аличе упала. Рис в упаковке закончился. Фабио стоял на стуле, держа пакет в руках, и смотрел на жену, лежавшую на полу, свернувшись клубочком, как кошка. Что-то молнией пронеслось в его сознании.
Он слез со стула.
— Аличе, ты ударилась? — спросил он. — Покажи.
Он хотел поднять ее голову, заглянуть в лицо, но она оттолкнула его:
— Оставь меня!
— Дорогая, прости, — взмолился он. — Ты…
— Убирайся вон! — завизжала Аличе во всю силу своего голоса.
Фабио отпрянул. У него дрожали руки. Он отступил еще шага на два и произнес:
— Хорошо… — бросился в спальню, оделся и вышел из квартиры, даже не взглянув на жену, которая так и лежала, не шелохнувшись.
Аличе заложила волосы за уши. Створка шкафчика над головой еще была открыта, напротив нее пустой стул. Она не ушиблась. Не заплакала. И никак не могла сообразить, что же произошло.
Машинально она начала собирать рис, рассыпанный по всему полу, — сначала по зернышку, потом сгребая ладонями. Поднялась, бросила непромытую горсть в кастрюлю, где уже кипела вода. Постояла, глядя на крупинки, крутившиеся в бурлящей воде благодаря конвективному движению — именно так Маттиа назвал однажды этот процесс. Погасила огонь, не дожидаясь, пока рис сварится, прошла в гостиную и опустилась на диван.
Она не будет ничего убирать. Она подождет, пока придут родители мужа и все увидят. Она расскажет им, как вел себя Фабио.
Но никто не пришел. Он предупредил их. Или же отправился к ним, чтобы изложить свою версию случившегося. Наверняка он скажет, что чрево Аличе подобно высохшему озеру и что он устал так жить дальше…
В доме стояла полная тишина. Аличе подняла телефонную трубку и набрала номер отца.
— Алло? — ответила Соледад. — Чао, мой ангел. Как поживает моя девочка? — заботливо, как всегда, спросила она.
— Так себе, — ответила Аличе.
— Почему? Что случилось?
Аличе помолчала.
— Папа дома?
— Спит. Разбудить?
Аличе представила отца, лежавшего в опустевшей спальне — теперь он делил ее только со своими мыслями. Тихо… Тоскливо… Сквозь опущенные шторы на постель падают полоски света…
Обида, разделявшая их, со временем прошла, Аличе уже и не помнила о ней. Еще недавно она стремилась вырваться из дома — настолько ее угнетал тяжелый, пристальный взгляд отца, но сейчас именно этого взгляда ей недоставало больше всего. Отец ничего не скажет, он вообще теперь мало говорил. Просто погладит ее по щеке и попросит Соль поменять белье в детской комнате — этого будет достаточно.
Странно, но с тех пор, как Фабио вошел в ее жизнь, отец стал заботливее относиться к ней. Он никогда больше не говорил о себе, предпочитая, чтобы она сама рассказывала ему, как живет. Иногда ей казалось, он и не слушает ее, вернее, слушает, но не вдумывается в слова — просто радуется ее голосу.
После смерти матери отец ослабел. Кратковременные отключения сознания начались у него около года назад, когда однажды вечером он перепутал Соледад с Фернандой — привлек ее к себе, желая поцеловать, будто перед ним и в самом деле его жена. Соль пришлось даже хлопнуть его по щеке, отчего он обиженно захныкал, как ребенок. На другой день он ничего не помнил, но смутное ощущение какой-то ошибки, какого-то сбоя в размеренном, привычном ритме жизни побудило его спросить, что произошло.
Соледад не хотела говорить, переводила разговор на другое, но он упорно настаивал. Когда же Соль все-таки сказала правду, он помрачнел, кивнул и тихо сказал, что огорчен. Потом заперся в своем кабинете и оставался там до ужина, не спал и ничего не делал — просто сидел за письменным столом, положив руки на ореховую столешницу, и напрасно пытался восстановить недостающий фрагмент в ленте своей памяти.
Подобные случаи провалов в памяти повторялись все чаще, и все трое — Аличе, ее отец и Соль — старались делать вид, будто ничего не замечают, ожидая того момента, когда уже не смогут не замечать.
— Али? — снова заговорила Соль. — Так я пойду разбужу его?
— Нет, нет, — поспешила ответить Аличе, — не буди, не нужно.
— Ты уверена?
— Да, пусть отдыхает.
Положив трубку, она прилегла на диван и постаралась не закрывать глаза, устремив их в белый потолок. Она боялась пропустить то мгновение, когда обнаружит новое, необратимое изменение в своей жизни. Ей хотелось быть свидетелем бог знает какой по счету небольшой катастрофы и запомнить ее, но уже совсем скоро дыхание ее сделалось ровным, и она уснула.
Маттиа немало удивился, что у него еще есть какой-то инстинкт, похороненный под густой сетью мыслей и отвлеченных понятий. Удивился страсти, с какой этот инстинкт проявился и уверенно руководил его действиями.
Возвращение к действительности оказалось болезненным. Чужое тело Нади распласталось на нем. Ее пот, скомканная диванная накидка, их смятая одежда — от всего этого он задыхался. Надя дышала тихо и ровно. Маттиа подумал, что отношение периодичности ее и его вздохов — число иррациональное, а значит, нет никакого способа соединить их и определить какую-то регулярность. Он широко открыл рот над головой Нади, чтобы вдохнуть побольше кислорода, но воздух в комнате стоял очень тяжелый, такой не вдохнешь.
Ему захотелось прикрыться. Он повернул ногу и почувствовал, как его вялый, холодный пенис соприкасается с Надиной ногой. Он вздрогнул и невольно задел Надю коленом. Надя приподняла голову, оказывается, она уже спала.
— Извини, — сказал Маттиа.
— Ничего.
Она прижалась к нему губами, ее дыхание снова стало слишком горячим. Маттиа лежал неподвижно, ожидая, пока она успокоится.
— Давай перейдем в спальню, — предложила Надя.