Взглянув на свое отражение в зеркале — темные спутанные волосы, мятый воротничок рубашки, — он только теперь понял: в этой ванной комнате, в этой квартире, как и в доме его родителей, от него не осталось больше ничего.

Он постоял, привыкая к принятому решению и ожидая, когда, наконец, истечет последняя секунда и окажется слишком поздно, чтобы начать все сначала.

Потом он аккуратно сложил полотенце и стер рукой капельки воды, оставшиеся на умывальнике, вышел из ванной и, пройдя по коридору, остановился на пороге гостиной.

— Теперь мне нужно ехать, — сказал он.

— Да, — тотчас ответила Аличе, словно ответ у нее был наготове.

Подушки снова лежали на своем месте, большая люстра ярко освещала все сверху. Чай на столике давно остыл. Маттиа подумал, что это был всего лишь чей-то чужой дом, в котором он оказался случайно.

Они вместе прошли к двери. В коридоре он коснулся ладони Аличе.

— Записка, которую ты прислала… — произнес он. — Ты что-то хотела сказать мне.

Аличе улыбнулась:

— Нет, ничего.

— Ты говорила, это что-то важное…

— Нет, это не так.

— Но это касалось меня?

Она чуть-чуть помедлила с ответом:

— Нет, это касалось только меня.

Маттиа кивнул. Он подумал о потенциале, исчерпавшем себя, о невидимых линиях, которые прежде соединяли их через многие километры и которых теперь не стало.

— Чао, — сказала Аличе.

Маттиа ответил ей жестом, и, прежде чем закрыть дверь, она еще раз увидела темный круг на его ладони — несмываемый, вечный загадочный символ.

46

Самолет летел ночью, и те немногие, кому не спалось, видели с земли быстро перемещающее светлое пятнышко, похожее на звезду. Никто не загадал желание, никто не поднял руку в приветствии, потому что так поступают только дети.

Маттиа сел в первое же такси из тех, что выстроились у терминала, и назвал водителю адрес. Когда они ехали по набережной вдоль моря, на горизонте возникло слабое свечение.

— Stop here, please, — попросил он таксиста.

— Неге?

— Yes [19] .

Он расплатился, вышел из машины, и такси тотчас уехало.

Маттиа прошел метров десять к скамейке, которая, казалось, стояла тут специально, чтобы смотреть в пустоту, бросил на нее сумку, но сам не сел.

Из-за горизонта появился край солнца. Маттиа постарался вспомнить геометрическое название этой плоской фигуры, похожей но арку, но не смог. Солнце двигалось гораздо быстрее, чем днем, казалось, оно торопится подняться на небосвод. Радиальные лучи его, скользившие по поверхности моря, отливали спектральными цветами — красным, оранжевым и желтым. Маттиа знал, почему так происходит, но сухое научное знание не отвлекало его. Кривая линия берега была гладкой, словно стертой ветром, и он был единственным, кто в этот час находился здесь.

Наконец гигантский красный шар оторвался от моря, похожий на раскаленный пузырь, с каждой секундой уменьшающийся в размерах. На какое-то мгновение Маттиа подумал о вращательном движении звезд и планет и о том, что солнце, независимо от того, смотрит он на него или нет, по вечерам всегда будет опускаться в море, а утром всегда будет вставать из него. Всего лишь механика, всего лишь соотношение центростремительных и центробежных сил, уравновешивавших друг друга, всего лишь траектория, которая могла быть только такой и никакой иной.

Постепенно краски смягчились, и на фоне других оттенков стал проступать светло-голубой утренний цвет. Он окрасил собою сначала море, а потом и все небо. Маттиа подул на онемевшие от соленого ветра руки и сунул их в карманы. В одном из них он нащупал что-то и достал сложенную вдвое записку. Это был телефон Нади. Он сверил по памяти череду чисел и улыбнулся, потом подождал, пока погаснет на горизонте последняя фиолетовая вспышка, и сквозь легкий туман пешком направился к дому.

Его родителям рассвет понравился бы. Пожалуй, он как-нибудь привезет их сюда, чтобы показать его, а потом они прогуляются в порт и перекусят там бутербродами с лососем. Он объяснит им, как все это происходит, как длина волн смешивается, образуя белый цвет. Еще он расскажет о спектрах поглощения и эмиссии, и они будут кивать, не понимая.

Холодный утренний воздух забирался под куртку, но Маттиа это даже нравилось. От воздуха пахло свежестью. Еще немного, и его ждет душ, чашка горячего чаю и день, похожий на другие, и ему больше ничего не нужно.

47

Тем же утром, несколькими часами позже, Аличе подняла жалюзи. Сухой шелест пластика действовал на нее успокаивающе. Солнце за окном стояло уже высоко.

Вытащив из стопки первый попавшийся диск, она вставила его в щель дисковода. Захотелось немного шума, чтобы очистить воздух, и она повернула ручку громкости до упора. Фабио пришел бы в бешенство. Она улыбнулась, представив, как он, выставив вперед подбородок, произносит ее имя, стараясь перекричать музыку и делая долгое и сильное ударение на «и».

Сняв постельное белье с кровати, она бросила его в угол. Достала из шкафа чистое. Посмотрела, как, вздувшись, простыня медленно опускается на матрас.

Дэмиен Райе слегка охрип, пока дошел до слов «Oh coz nothing is lost, it's just frozen in frost..» [20] .

Потом она долго стояла под душем, подставив лицо под струю, оделась и нанесла легкий, почти незаметный макияж.

Музыка давно уже умолкла, но она даже не заметила этого. Вышла из дому и села в машину.

Недалеко от фотостудии она свернула в сторону. Опоздает немного, но это неважно. Машину она направила к парку, где Маттиа рассказал ей все, остановила на том же месте и выключила мотор. Ей казалось, с тех пор ничего не изменилось. Она помнила все, каждую мелочь, за исключением разве что решетчатой ограды из светлого дерева, которая теперь окружала лужайку.

Слегка прихрамывая, она направилась к деревьям. Еще влажная после ночной прохлады трава поскрипывала под ногами, на ветвях распускалась свежая листва. Неподалеку играли дети. Они сидели на той скамье, где когда-то осталась Микела. На столе пирамидой громоздились жестяные банки. Дети разговаривали громко, и один из них особенно энергично жестикулировал, явно изображая кого-то.

Аличе приблизилась, прислушиваясь к обрывкам фраз, но еще прежде, чем дети заметили ее, свернула к реке. С тех пор как мэрия решила оставлять плотину открытой в течение всего года, река обмелела. Ложе ее тут и там покрывали продолговатые лужи, вода в них казалась застывшей, словно забытой, никому не нужной в этом месте. В воскресенье, в жаркие дни, люди приносили сюда из дома шезлонги и загорали, скорее, по привычке. Дно реки устилали белые камни и тонкий желтоватый песок, а на берегу росла высокая трава, доходившая Аличе почти до колен.