— Ты бы ничего не сделал, даже если бы не был здесь.
Может, и так.
Она снова вздохнула и искоса посмотрела на него:
— Всем на меня плевать.
— Не начинай, Артемида, — процедил он сквозь зубы. — Я не играю в эти игры, ты знаешь. Если тебе нужен папочка, чтобы взять тебя на ручки, то он в большом зале на холме.
Ярость вернулась в её глаза.
— Почему ты здесь со мной, если так считаешь?
Мило, он спрашивал себя об этом каждый день.
— Ты знаешь почему.
Она пропустила его комментарий.
— Ты меня ненавидишь, не правда ли?
Иногда. Нет, чаще всего. Но он чувствовал её глубокую уязвимость, и ему по неизвестной причине нужно было её успокоить. Да, он больной сукин сын.
— Нет, Арти, это не так.
— Ты лжешь, — обвинила она. — Неужели ты думаешь, что я не чувствую разницы? — Одинокая слеза покатилась по её щеке, она взглянула на него. — Когда-то ты обнимал меня так, словно я для тебя что-то значила.
Она была права, когда-то она была для него важнее жизни. Но с тех пор прошло одиннадцать тысяч лет, и многое, очень многое между ними изменилось.
— Ты когда-то тоже не причиняла мне боль, помнишь?
Артемида покачала головой:
— Ты изменился задолго до этого. Ты был зол на меня еще до своей смерти.
Эш все еще не хотел об этом говорить. В его прошлом было достаточно боли. Последнее, что он хотел, так это вернуться к нему в любой форме.
Встав, он пошел в спальню, но Артемида последовала за ним.
— Что с тобой случилось? — спросила она.
Он рассмеялся над глупостью этого вопроса, потом повернулся к ней лицом. Казалось, она действительно не понимает.
— Как ты могла забыть? В тот день ты сказала мне, что я для тебя всего лишь еще одна победа. О, постой… Вспомню точные слова. «Если ты кому-нибудь расскажешь о нас, я освежую тебя в моем храме, пока ты не истечешь кровью». Это не было пустым обещанием, а? И когда ты выполнила его, даже притом, что я никому не сказал ни слова о нас, во мне умерла та часть, которая о тебе заботилась, Артемида.
— Я извинилась за это.
Эш вздрогнул. Слова. Она думала, что простые слова смогут стереть боль и унижение, которые он вытерпел из-за нее. Он все еще мог ощутить жало плети на своей голой коже.
Даже сейчас он мог слышать ужасный крик его сестры в тот день, когда его человеческий отец наказывал его за отсутствие.
— Остановись, отец, он невиновен. Он был с Артемидой. Скажи ему, Ашерон. Во имя богов, скажи ему правду, чтобы он перестал тебя бить.
Его человеческий отец ударом свалил его на землю. Потом он поставил ногу на горло Эшу, как раз туда, где поднявшаяся желчь грозила удушить Ашерона.
— Что ты ей наплел, ничтожество?
Эш пытался скинуть ногу, но отец только сильнее надавил. Говорить было невозможно.
— Ничего, п-п-пожалуйста…
— Богохульник. — Отец отступил назад, оставив Эша задыхаться в отчаянной попытке вдохнуть через покалеченное горло. — Свяжите его и принесите в храм Артемиды. Пусть богиня увидит его наказание, и если он правда был с ней, я уверен, она встанет на его защиту.
Он высокомерно посмотрел на Риссу:
— Бейте его на алтаре, пока Артемида не явит себя.
Унижения того дня до сих пор ранили его до глубины души. Люди, которые подбадривали истязателя, чтобы тот бил еще сильнее. Жрецы, избивавшие его вместе с палачом.
Вода, которую ему плескали в лицо, когда он терял сознание от боли…
Все это еще свежо в его памяти.
И Артемида явила себя очень хорошо. Но только никто, кроме Эша, не видел её. Она с наслаждением смотрела на то, как его избивают.
— Я говорила, что произойдет, если ты предашь меня.
Затем она подошла к здоровенному палачу, и шепнула ему на ухо, чтобы он бил сильнее, делал удары болезненнее.
Эшу тогда было всего двадцать.
Когда это все же закончилось, да и то потому, что у палача устали руки, Эша на три дня оставили прикованным в храме. Без еды, без воды. Голого и истекающего кровью. Больного. Одного. И пока он висел там, люди подходили, чтобы плюнуть на него и проклясть. Они дергали его за волосы и снова били.
Говорили, что он ничего не стоит и ничего не заслуживает, кроме того, что получил.
Когда в конце концов жрецы его освободили, его побрили наголо и на затылке вытатуировали лук, символ Артемиды.
Затем Ашерона приковали цепью к лошади, и она волочила его до дворца. Земля заново открыла старые раны и добавила новые. К тому времени, как он оказался в своей комнате, от боли он не мог даже говорить. Целыми днями он лежал на холодном полу, плача оттого, что женщина, которую он так безоглядно любил, отреклась от него, хотя он ничего плохого не сделал. Он охранял её имя до самого конца.
И она думала, что простое извинение может облегчить все это… Стерва сошла с ума.
До сих пор Артемида никому не рассказывала об их отношениях. Но каждый, у кого были мозги, мог догадываться сам. Что это было? Одиннадцать тысяч лет она тайком приводила его в свой храм. Одиннадцать тысяч лет она принуждала его заниматься с ней любовью.
Все они знали, но никто не говорил вслух. Это была глупая игра, в которую все играли, и ради чего? Ради тщеславия Артемиды.
— Обними меня, Ашерон. — Её голос дрожал. — Обними меня, как прежде.
Он едва не оттолкнул ее. Но это было бы жестоко, и неважно чего он хотел, он не был так жесток, как она.
Вместо этого он притянул её к себе, хотя все внутри него протестовало.
Она мечтательно вздохнула, обвила руки вокруг его талии и прижалась к нему.
Больше всего Эш ненавидел её нежность. Она слишком сильно напоминала о мечте, которая у него когда-то была. Мечте, что когда-нибудь она возьмет его за руку прилюдно. Что когда-нибудь открыто ему улыбнется.
Как человек он умел молчать и думал, что этим заслужит хорошее отношение Артемиды. Хотя бы признание его существования.
Но вместо этого он был и всегда оставался её грязной тайной. До того, как умереть от рук её брата, Эш даже не имел права произносить её имя на публике. Никогда не дотрагивался, не мог взглянуть на неё или пройти мимо её храма. Только наедине с ним она признавала его.
Он так отчаянно хотел даже эту малую толику доброты, что принимал ее.
— Я люблю тебя, Ашерон.
Он сжал зубы, услышав слова, смысл которых она просто не понимала.
Любовь…да. Если это была любовь, он мог бы определенно прожить без нее.