– Хотел, чтобы он положил меня на кровать.
– И как результат?
– Нормально. Он остался лежать в кровати, я – на полу.
– Слабо бился?
– Так синяк же на лбу.
– Значит, слабо. В другой раз сильнее надо стучать.
– Я изо всех сил стучал.
– Значит, не надо было стучать совсем. Лоб целее был бы.
– Так холодно было. Я в кровать хотел.
– Значит, надо было стучать сильнее.
Я не понимаю Мишу. Иногда он шутит, иногда серьезен. Миша говорит, что он никогда не шутит.
– А хочешь, Рубен, – внезапно спрашивает Миша, – его об стену постучат немножко?
– Зачем?
– Чтобы он к тебе лучше относился.
– Я ж тебе имени не назвал.
– И много людей в твоем классе могут тебя на кровать поднять? У одних рук нет, у других – ног. Я дурак, по–твоему?
– Нет, не надо. Не думаю, что от битья головой об стену ко мне будут лучше относиться. С людьми надо по–человечески договариваться.
– У тебя получается?
– Конечно.
– А в тот раз?
– В тот раз не получилось.
– А наутро?
– А наутро он мне сказал, что я должен был встать и потянуть его за одеяло.
– И улыбался при этом?
– Он всегда улыбается.
– Может, все–таки об стену?
– Не надо.
– Дурак ты, Рубен.
– Может быть, но не хочу, чтобы из–за меня людей били.
Миша молчит. Миша не понимает меня. Я из другого детдома. Миша всю жизнь прожил в одном детдоме, он привык.
– В общем–то, мне все равно, откуда у тебя синяк на лбу. Я не об этом хотел поговорить. Если, например, к вам в комнату вкатятся арбузы, с тобой поделятся?
– Поделятся.
– Ты уверен?
– Уверен. Со мной всегда делятся. Я не уверен, что арбузы просто так покатятся по коридору и попадут именно в нашу комнату.
– Просто так ничего не бывает. На склад привезли арбузы.
– Ну и что? В прошлом году тоже привозили. Нам все равно не досталось.
– В прошлом не досталось, в этом достанется.
– Дурак ты, Миша. С чего ты взял, что в этом году будет лучше, чем в прошлом?
– С того, что мне осталось жить сто сорок четыре дня.
– Не вижу связи.
– Через некоторое время меня отвезут в дом престарелых, а судя по всему, даже в дурдом, если я волосы не состригу.
– Состриги волосы.
– Тогда – в дом престарелых. И там, и там смерть. Какой резон стричься?
– Никакого.
– Правильно. Ты арбузов хочешь?
Я думаю.
– Нет, не хочу. Воровать нехорошо.
– Ты еще скажи, что нечестно.
– Воровать нечестно.
Темно, совсем темно. Я не вижу Мишиного лица. Мишин голос внезапно меняется. Это все тот же тихий шепот, как и раньше, но на этот раз я точно знаю, что Миша волнуется.
– А то, что одним все, а другим ничего, это честно?
– Никто не виноват, что ты инвалидом родился. Надо лучше учиться, потом лучше работать. Тогда и арбузы, и всё, что захочешь, у тебя будет.
– Ты хорошо учишься?
– Я – другое дело. Я плохо учусь. То есть, для ходячего я хорошо учусь, если бы я ходячим был, тогда да. А так, для неходячего, – плохо. Говорят, если неходячий может учебник математики за один вечер запомнить, его в Москву забирают.
– Учебник математики никто не может за вечер запомнить.
– Умные могут.
– Но ты не можешь?
– Я не могу. Я дурак, и ты не можешь, значит, и арбузы тебе не положены. Арбузы для умных.
Миша уже справился с волнением. Его голос как всегда спокоен.
– Ползи в туалет. Возьми два горшка. Один затолкай под свою кровать, другой – под мою.
– Сейчас. Я просто так не поползу в вашу комнату. Мне голову оторвут.
– Не бойся. Я подстрахую. Федька до конца фильма тут будет. Я скажу, что я первым в палату вернулся.
– Пусть Федька тогда горшок тебе и принесет.
– Он и принесет. Но сегодня мне нужно два горшка. Как он понесет два горшка у всех на виду?
Я ползу по коридору. Толкаю металлический горшок перед собой, заползаю в комнату к старшеклассникам. Первый горшок у Миши под кроватью. Кода выползаю из Мишиной комнаты – боюсь. Старшеклассников боятся все. Миша тоже старшеклассник, но Мишу я не боюсь. Миша – мой друг. Потом уже спокойней ползу за горшком для себя.
– Миша, я знаю, зачем горшки.
– Я думал, не догадаешься. Ты арбузы когда–нибудь ел?
– Ел. В Ленинграде, в больнице.
– Говорят, после арбузов всегда писать хочется.
– Не знаю. Я маленький кусочек съел. Мне один грузин рассказывал, что он один мог целый арбуз съесть. Он говорил, что в туалет потом долго надо бегать.
– Мне тоже рассказывали. Вот я умру скоро, а арбузов не поем. Это будет несправедливо.
Я устал. Я устал ползать по коридору и толкать горшки. Я уже не сержусь на Мишу, я никогда не сержусь на Мишу долго.
– Миша, – говорю я, – там же замок.
– Ну и что? Этот замок любой нормальный человек ломом подденет, и все.
– Миша.
– Что?
– Я знаю этого любого нормального человека.
– Не знаешь, а догадываешься. Или иди директору стукни, пока не началось.
– Ладно, я догадываюсь, ты прав. Доказательств у меня все равно никаких. Да и лом надо в перчатках использовать.
– Лом надо оборачивать мешковиной. Перчатки – лишнее.
– Там сторож, наверное.
– Сторожа там нет. Сторож напился и лежит.
– Миша, я не понимаю.
– Сторож тоже не понимает. Спит, и все.
– Тебе трудно объяснить?
– Не трудно. Бутылка водки стоит десять рублей.
– Я не уверен, но мне рассказывали, что гораздо дешевле.
– Сторож по ночам продает за десять. Не перебивай. Но если продать ему бутылку вечером и за три рубля, то на следующее утро он ничего не вспомнит.
– Вспомнит.
– А если в долг продать?
Я думаю. Миша на самом деле очень умный. Если продать бутылку сторожу в долг, он, разумеется, не вспомнит. Весь детдом знает, что все деньги у сторожа забирает жена. Не сможет он отнести бутылку домой. Я уже не спорю с Мишей. Я уже понимаю, что все варианты он просчитал наперед.