— Разумеется. — Гриффин попятился к двери.
— Вместе с моей привлекательной компаньонкой.
— А я уже вырос из того возраста, когда сбегают из дома? — спросил он чуть слышно.
— Дорогой Гриф, я знаю, что порой могу быть утомительной, но прошу тебя, дай Лондону шанс.
«Или отдай свою жизнь», — добавил про себя Гриф.
Что счастье? Молнии строка,
Чья вспышка коротка, Зато ярка.
Перси Биши Шелли. «Изменчивость»
Позднее Харриет будет вспоминать первый день на службе у леди Паулис не как начало испытательного срока, а, скорее, как некий медовый месяц. И более короткого медового месяца не было, пожалуй, ни у одной невесты в Англии, если ей, конечно, не выпала горькая доля стать женой Синей Бороды. Первые благословенные часы Харриет вообще казалось, что она покинула эту бренную землю и попала прямиком в рай. Неужели есть более выгодные должности в Лондоне? Может ли кто-то мечтать о более, сказочной работе?
Леди Паулис требовала от нее так мало, что Харриет было стыдно за то высокое жалованье, что ей платили. Все, что просила пожилая дама, — это, к примеру, сопроводить ее в экипаже герцога до портного и рассказать по дороге о своем актерском опыте. А поскольку ее сценический опыт был не так уж велик, да еще и имел весьма скандальную репутацию, а ее работодатель в лице леди Паулис хотела немедленной демонстрации талантов юного дарования, то Харриет решила, что ей будет простительно слегка приукрасить то немногое, что она могла припомнить. К несчастью, леди Паулис заметила пропуски в ее рассказе и упрашивала рассказать еще.
Но только дураки отдают все по первому требованию.
— Я никогда и никому не выдам твои секреты, Харриет.
— Разумеется, не выдадите.
— И я буду терпелива.
Возможно, леди Паулис и была терпеливой. Но к концу первого дня Харриет уже прекрасно знала, что ее работодатель, к несчастью, женщина властная, тираничная и подверженная скуке. Ничего удивительного, что герцог, как и обещал, очень скоро заперся в библиотеке.
В течение следующих четырех дней Харриет стерла ноги, бегая вверх-вниз по лестнице, выполняя любую прихоть взбалмошной пожилой дамы. Чай, печенье, молоко, журналы. Будучи в хорошей физической форме, Харриет, возможно, и не стала бы жаловаться на жизнь, если бы во время коротких перебежек по дому не натыкалась то и дело на хмурого герцога, который смотрел на нее с совершенно неприступным выражением лица.
Словно это она была виновата в том, что его тетушка требовала от своей компаньонки предстать в одном лице и цирковой артисткой, и исповедницей, и консультанткой по последней моде. Хотя Харриет толком не знала ничего о последних тенденциях во французском покрое и понятия не имела, стоит ли ее работодательнице заказывать французские панталоны или нет.
— А вам обязательно нужно топать по дому круглые сутки? — спросил, наконец, Гриффин, снова пребывая в мрачном настроении. Его галстук был дерзко развязан, а взгляд следил за каждым ее движением.
Харриет сделала реверанс. Если он и далее намерен делать вид, что между ними ничего не было, и они не целовались на лестнице академии, что ж, так тому и быть. Она профессионал своего дела, и он никогда не прочтет на ее лице, что она думает об этом утром, днем и особенно ночью, когда, выжатая словно лимон, ложится в постель. По ее непроницаемому виду он никогда не догадается, что она жаждет вновь ощутить прикосновение его порочных губ или что при звуке его голоса у нее по спине бегут мурашки. Она знала, чего хочет мужчина от женщины в ее положении. Что ж, пусть хочет дальше. Пусть оба хотят. И пусть и дальше делают вид, что не обращают друг на друга внимания. Так даже лучше. Он заперся в своей комнате. А она не станет путаться у него под ногами.
— Ну? — спросил он, поведя бровью. Она закусила губу.
— Ваша светлость должны простить меня. Я, должно быть, задумалась. Вы спросили меня о чем-то?
— Да, спросил, — сказал он, раздосадовано нахмурившись. — Почему каждый раз, когда я сажусь за стол в надежде поработать, меня отвлекает ваш топот, когда вы бегаете туда-сюда по лестнице? Я не могу написать письмо, не могу заняться бухгалтерскими расчетами, я глаз не могу сомкнуть, чтобы не услышать грохот ваших шагов.
— Если ваша светлость не знает другого способа удовлетворить всем потребностям ее светлости, то у меня нет другого выхода, кроме как подчиняться ее приказам.
Гриффин оторвался от стены. Харриет задержала дыхание. Все ее чувства были настороже. Что он собирается делать? У него на лице было такое выражение, словно… словно он собирался прошептать ей на ухо страшную тайну или еще что-нибудь. Она стояла, не в силах пошевелиться, загнанная в угол сладким напряжением. «Прикоснись же ко мне. Наполни меня своим электричеством».
И тут, словно голос разгневанной богини, рычащей с горы Олимп на другую богиню, посягнувшую на ее любимого смертного, раздался крик леди Паулис:
— Харриет, поторапливайтесь! Погода, похоже, меняется, день будет дождливым. Мы вымокнем до нитки раньше, чем доберемся до кареты.
— Она нас обоих с ума сведет, точно вам говорю, — сказал герцог, глядя на Харриет пылающим взором. — Ни одна компаньонка надолго не задержалась.
Харриет вздохнула, плечи ее поникли.
— Я вам верю.
Он воззрился на нее:
— Неужели?
— Да, но мне все же интересно…
— Продолжайте.
Харриет нахмурилась, стряхнув усталость.
— Нет, не в моем положении проявлять интерес.
— Зато в моей власти требовать от вас продолжения начатой фразы. На самом деле, пока вы ее не закончите, я не отпущу вас наверх. И тогда нам обоим достанется от нее.
— Хорошо. — Харриет понизила голос, поддаваясь его заговорщическому настроению. — Мне просто интересно, как вы раньше справлялись? В замке с ней так же тяжело?
Он нагнулся к ней.
— Даже хуже.
— Тогда как…
— …мы выносили ее? Тетушка живет в восточной башне. Мы живем в западной. Замок достаточно большой, и в нем полно укромных уголков, где можно спрятаться.
— Неудивительно, что она привыкла кричать. — Харриет повернулась, чтобы удержаться от дальнейших расспросов.
— Вы продержитесь не больше двух недель, Харриет, бьюсь об заклад.
Что-то подсказывало Харриет, что Гриффин имеет в виду вовсе не ее должность компаньонки, а ее способности противиться соблазну, который источают его глаза.
Молю тебя, услышь мои слова, пока ты не обрушил свою ненависть на мою обреченную голову.
Мэри Шелли. «Франкенштейн»