Первым делом не видно подвальный пол, потому что тот весь покрыт камнями. Потом куча камней вырастает до первой ступеньки. Потом подвал забит до половины лестницы. Теперь же, открываешь подвальную дверь — а сваленные внутри камни высыпаются в кухню. Подвала больше нет.
— Братан, тут всё наполняется под завязку, — говорю. — Такое чувство, будто мы живём в нижней половинке песочных часов.
Будто у нас каким-то образом истекает время.
Нас хоронит заживо.
Дэнни, в своих грязных шмотках, в расползающемся под мышками камзоле и в галстуке, который висит обрывками, ждёт на каждой автобусной остановке, укачивая на груди очередной розовый свёрток. Подбрасывает каждую охапку, когда мышцы рук у него начинают засыпать. Когда приходит автобус, Дэнни с вымазанными грязью щеками храпит, уткнувшись в гремящий металл внутри автобуса, не выпуская своего ребёнка.
Говорю за завтраком:
— Братан, ты сказал, что у тебя по плану один камень в день.
А Дэнни отвечает:
— Столько и собираю. Только один.
А я говорю:
— Братан, какой же ты наркет, — говорю. — Не ври. Я знаю, что ты собираешь как минимум десять камней за день.
Пристраивая камень в ванную, в медицинский шкафчик, Дэнни отзывается:
— Ну ладно, может, я чуток опережаю график.
В бачке унитаза тоже камни, сообщаю ему.
И добавляю:
— Даже если это просто камни — вовсе не значит, что это уже не злоупотребление.
Дэнни, со своим текущим носом, с бритой головой, с намокшим под дождём детским одеялом, ожидает на каждой остановке, и кашляет. Перекладывает свёрток из руки в руку. Склонивк нему лицо, подтягивает розовый сатиновый край одеяла. С виду — чтобы лучше защитить своего ребёночка, но на самом деле — чтобы скрыть тот факт, что это вулканический туф.
Дождь стекает по затылку его треуголки. Камни прорывают ему карманы.
Внутри своих потных шмоток, таская весь этот вес, Дэнни становится всё худее и худее.
Шляться туда-сюда с чем-то, похожим на ребёночка — просто выжидательная позиция, пока кто-нибудь из района настучит на него за издевательство над ребёнком и преступную небрежность. Людей хлебом не корми — дай объявить кого-то непригодным родителем и сдать малыша в приёмный дом, — хотя секундочку, это уже по моему личному опыту.
Каждую ночь я возвращаюсь после долгого вечера задыханий до смерти — а тут Дэнни с очередным новым камнем. Кварцем, агатом или мрамором. Полевым шпатом, обсидианом или аргиллитом.
Каждую ночь я возвращаюсь после сотворения героев из никого, а в мойке течёт вода. А мне всё ещё приходится усаживаться и подводить дневные расчёты, подбивать итог по чекам, слать сегодняшние благодарственные письма. На моём стуле сидит камень. Мои бумаги и всё остальное, сложенное на обеденном столе, — сплошь завалено камнями.
Первым делом я предупреждал Дэнни — никаких камней в моей комнате. Пусть валит камни куда угодно ещё. Сваливает их по коридорам. Сваливает их по кладовкам. Теперь я уже говорю:
— В постель-то мне камней хоть не клади.
— Но ты же никогда с той стороны не спишь, — возражает Дэнни.
Говорю:
— Речь не о том. Никаких камней в мою постель — вот о чём речь.
Прихожу домой после пары часов групповой терапии с Нико, Лизой или Таней — а в микроволновке камни. И в сушилке для белья камни. В стиральной машине камни.
Иногда уже настаёт три или четыре утра, прежде чем Дэнни объявляется у дома, поливая из шланга новый камень; бывают ночи, когда камень настолько велик, что ему приходится вкатывать его внутрь. Потом он сваливает его на кучу других камней в ванной, в подвале, в комнате моей мамы.
У Дэнни это занятие на всё время — волочь свои камни домой.
В последний день Дэнни на работе, на его изгнании, Его Королевское Колониальное Губернаторство стоял у дверей таможни и зачитывал из маленькой кожаной книжечки. В его руках эта штучка почти пряталась, — но обтянута она была чёрной кожей, с обрамлёнными золотой краской страницами, и несколько ленточек свисало с корешка: чёрная, зелёная и красная.
— Аки дым рассевается, тако же и ты прогони их; аки же воск топится в пламени, — читал он. — Тако же пускай безбожье сгинет пред лицом Господа.
Дэнни склонился ко мне поближе и заметил:
— Та часть про воск и дым, — сказал Дэнни. — Кажись, это он про меня.
В час дня на городской площади Его Высочество Лорд Чарли, губернатор колонии, читал нам стоя, скривив рожу над своей книжечкой. Холодный ветер тянул по земле дым из каждой печи. Тут были доярки. Тут были башмачники. Здесь был кузнец. Все они, — их шмотки и волосы, дыхание и парики — источали аромат хэша. Аромат плана. Глаза у всех были красные и угашенные.
Послушница Лэндсон и госпожа Плэйн плакали в подол, но только потому, что скорбь входила в их служебные обязанности. Стояла охрана из мужчин с мушкетами, готовая эскортировать Дэнни наружу, в дикие пустоши автостоянки. Трепыхался флаг колонии, приспущенный до полмачты на шпиле крыши таможни. Толпа туристов наблюдала по ту сторону видеокамер. Они жрали попкорн из коробочек, а цыплята-мутанты клевали крошки у их ног. Они обсасывали с пальцев сахарную вату.
— Вместо того, чтобы меня изгонять, — выкрикнул Дэнни. — Может, пускай мне лучше вмажут камнями? — пояснил. — В смысле, камни были бы очень приятным подарком на дорожку.
Все угашенные колонисты подскочили, когда Дэнни сказал «вмажут». Они покосились на губернатора колонии, потом посмотрели на собственные ботинки, и прошло какое-то время, прежде чем с их щёк стекла красная краска.
— Настоящим мы обрекаем тело его земле, да быть ему превращённым во гниение… — губернатор гудел, как заходящий на посадку авиалайнер, растягивая свою маленькую речь.
Охрана эскортировала Дэнни к воротам Колонии Дансборо: два строя мужиков с мушкетами, марширующие с Дэнни посередине. Через ворота, через стоянку, они промаршировали с ним до автобусной остановки, до границы двадцать первого века.
— Ну что, братан, — кричу я с ворот колонии. — Теперь, когда ты труп, что ты будешь делать всё свободное время?
— Есть то, чего я не буду делать, — отзывается Дэнни. — И я совершенно чертовски уверен, что не собираюсь заниматься этим.
Значит, охотиться за камнями вместо онанизма. Держать себя таким занятым, голодным, усталым и несчастным, чтобы не осталось энергии разыскать порнухи и погонять кулак.
В ночь после изгнания Дэнни показывается у маминого дома с камнем в руках и полицейским за спиной. Дэнни вытирает рукавом нос.
Коп спрашивает:
— Извините, пожалуйста, знаете ли вы этого человека?
Потом коп говорит:
— Виктор? Виктор Манчини? Эй, Виктор, как продвигается? В смысле, твоя жизнь, — и поднимает руку вверх, повернув ко мне широкую плоскую ладонь.