- Я тоже!
Это и в самом деле ужасно смешно.
- Ну же, - говорит Бренди, - быстрее расскажи мне все остальное. Пока я не умерла.
Я пишу:
После Взрыва Лака Для Волос Все Любили Только Тебя Одного. Я пишу:
А Ведь Это Не Я Выбросила Его В Мусорное Ведро. Бренди говорит:
- Я знаю. Это сделала я. Быть нормальным, ничем не отличающимся от остальных ребенком представлялось мне ужасно скучным. Я нуждалась в каком-то спасении. Я мечтала о чем-то, противоположном сказке.
До нас доносится голос Эллиса:
- Все, что бы ты ни сказал, на суде может быть использовано против тебя.
Я пишу на плинтусе: Я Сама Выстрелила Себе В Лицо. Места больше нет. Больше нет и крови. В общем-то и писать уже нечего. Бренди спрашивает:
- Ты сама выстрелила себе в лицо? Я киваю.
- Вот этого, - говорит Бренди, - вот этого я не знала.
Перенесемся в тот неповторимый момент, когда полуживая Бренди лежит на полу.
А я склоняюсь над ней. Мои руки перепачканы ее королевской кровью.
Бренди кричит:
- Эви!
В проеме парадной двери появляется обгоревшая голова Эви.
- Бренди, дорогуша, - говорит Эви. - Это самая злая из когда-либо сыгранных тобой шуток.
Эви подбегает ко мне и целует меня своими губами, накрашенными отвратительной увлажняющей помадой. Она восклицает:
- Шаннон, не знаю, как благодарить тебя за то, что внесла столько живости и новизны в мою чертовски скучную домашнюю жизнь.
- Мисс Эви, - говорит Бренди, - разыгрывай кого угодно, но несколько минут назад в меня выстрелила именно ты.
Перенесемся к правде. Я круглая дурочка.
Перенесемся к правде. Я выстрелила в себя. Я заставляла Эви думать, что это сделал Манус, а Мануса - что это сделала Эви. Возможно, именно по этой причине они и расстались.
Именно по этой причине Эви постоянно держала при себе заряженную винтовку, а Манус пришел в ее дом со здоровенным ножом, пришел, чтобы разобраться с ней.
Правда заключается в том, что наиболее тупой и наиболее опасной во всей этой истории являюсь я.
Правда в том, что в день своей огромной трагедии я уехала за пределы города. Окно у сиденья водителя в моей машине было наполовину открытым. Я вышла на улицу и выстрелила в него. По пути обратно в город на автостраде я свернула на узкую дорогу, ведущую к Гроуден-авеню. Ведущую к "Мемориальной больнице Ла-Палома".
Правда заключается в том, что я обожала быть красивой и не знала, как отделаться от своей страсти.
Я, конечно, могла остричься наголо, но волосы опять выросли бы. И потом, даже лысая, я все равно выглядела бы слишком хорошо. Не исключено, что в таком виде я привлекала бы к себе еще больше внимания.
Я могла попытаться растолстеть или удариться в беспробудное пьянство, чтобы уничтожить свою красоту, но мне хотелось не этого.
Я жаждала стать поистине уродливой и при этом сохранить нормальным общее состояние своего здоровья.
Морщины и старение казались мне настолько отдаленной перспективой, что о них я даже не задумывалась всерьез.
Я мечтала изобрести какой-нибудь способ мгновенного превращения в уродину, мне было необходимо отделаться от красоты окончательно и бесповоротно. В противном случае я постоянно подумывала бы о ее возвращении.
Вы ведь знаете, как люди смотрят, к примеру, на девушек-горбуний.
Им можно только позавидовать, думала я. Никто не тащит их каждый вечер из дома, не давая возможности заниматься учебой. На них не орут фотографы модных агентств, если что-то не так.
Я смотрела на людей с безобразными ожогами на лицах и с завистью думала, что им не приходится тратить кучу времени на рассматривание своего отражения в зеркале.
Я хотела, чтобы мое уродство было очевидным для каждого из окружающих меня людей. Я грезила о такой свободе, которой довольствуется, мчась по дороге на машине с открытыми окнами, хромая, бесформенная, дефектная с самого рождения девушка. Ведь ей все равно, как выглядит ее прическа, в порядке ли ее макияж.
Я чувствовала себя смертельно уставшей оттого, что только из-за своей внешности пребываю на низшей ступени развития жизни. Оттого, что не имею ничего настоящего, что дополняло бы мою красоту.
Я нуждалась во внимании и восхищении и ненавидела себя за это. Я ощущала, что живу в гетто внешнего блеска. В путах стереотипов.
В этом смысле, Шейн, мы с тобой - настоящие брат и сестра. Я, как и ты, совершила наибольшую глупость, какую только могла совершить. Я искала в ней спасение. Мне хотелось избавиться от убежденности, что я в состоянии управлять миром. Влиять на него.
Я была уверена, что мне поможет только хаос. Я должна была проверить себя, увидеть, смогу ли я заново встать на ноги, выживу ли.
Поэтому и уничтожила зону своего комфорта.
В тот день, свернув на узкую дорогу, я сбавила скорость. Я помню, о чем в те моменты думала, что испытывала. Я пребывала в приподнятом настроении, я была взволнована и чувствовала, что грядет что-то невообразимо интересное.
Я намеревалась коренным образом себя изменить. И начать свою жизнь заново. В этой новой жизни для меня открывалась масса возможностей. Я могла стать хирургом. Или художником. Никому не было бы дела до того, как я выгляжу. Люди смотрели бы на созданное мной, на то, что я делаю, а не на саму меня. И дарили бы мне любовь.
Моей последней мыслью было: наконец-то! Скоро я начну развиваться, расти, бороться и эволюционировать.
Меня охватило небывалое нетерпение. Я надела перчатки, достала из бардачка пистолет и, вытянув руку в окно с разбитым стеклом, положила палец на курок.
Пуля вошла в меня с расстояния, которое не составляло и двух футов. Я запросто могла лишить себя тогда жизни, но это не представлялось мне большой трагедией.
По сравнению с тем, как изменила себя я, пирсинг и татуировки кажутся безумно незначительными. Они - лишь дань моде. Нанося на кожу тату, люди становятся лишь более привлекательными. Мне требовалось противоположное.
В момент выстрела, в то мгновение, когда в меня вошла пуля, я почувствовала себя так, будто мне просто заехали в челюсть. Прошло, наверное, около минуты, прежде чем чернота перед моими глазами не рассеялась. Я увидела собственные кровь и слюну и рассыпавшиеся по пассажирскому сиденью зубы.
Мне пришлось выйти из машины, чтобы поднять пистолет - он выпал у меня из руки. Я пребывала в состоянии шока, это помогло.
Пистолет и перчатки, наверное, до сих пор лежат в водосточной канаве у больничной парковочной площадки, куда я их бросила. Если вам требуются доказательства, ищите их именно там.