Мы с Сержантом сидим в машине. Неподалеку от нас, но все же достаточно далеко, на обочине останавливается пикап. Из машины выходит старик, открывает заднюю дверцу и достает что-то завернутое в клетчатый плед. Приседает на корточки, чтобы положить сверток на землю. Машины проносятся мимо в жарком утреннем мареве.
Старик разворачивает плед. Там у него мертвый пес. Груда коричневой шерсти. Ничем практически не отличается от моей меховой шубы.
Сержант достает обойму из своего пистолета. Обойма заряжена полностью. Он возвращает ее на место.
Старик наклоняется над своим мертвым псом, опираясь ладонями о горячий асфальт. Мимо проносятся легковушки и грузовики, а он трется щекой о кучку коричневой шерсти.
Он встает и оглядывает шоссе в обе стороны. Садится обратно в машину и прикуривает сигарету. Он ждет.
Мы с Сержантом сидим в машине, мы ждем.
Вот мы здесь, с опозданием на неделю. Всегда отставая на шаг. Задним числом.
Первые, кто столкнулся с Иисусом Задавленных Зверюшек, были дорожные рабочие, которые, когда перекладывали асфальт, откопали мертвую собаку в нескольких милях отсюда. Не успели они запихнуть труп в мешок, чтобы закопать в ближайшем лесочке, как к ним подъехала машина из проката автомобилей. Подъехала и остановилась. В машине сидели мужчина и женщина, мужчина был за рулем. Женщина осталась в машине, а мужчина выскочил и подбежал к рабочим. Он крикнул им: погодите. Сказал, что он может помочь.
Труп уже разлагался — мешок окровавленной шерсти, кишащий червями.
Мужчина был молодой, светловолосый. Его длинные волосы развевались на ветру всякий раз, когда мимо проносилась машина. У него была рыжая козлиная бородка и шрамы на обеих щеках, под глазами. Шрамы были ярко-красными, и молодой человек запустил руку в мусорный мешок, где лежала мертвая собака, и сказал, что она никакая не мертвая.
Рабочие рассмеялись. И закинули лопату обратно в кузов.
Мешок зашевелился, и внутри кто-то тихонечко застонал.
А потом залаял.
И вот — здесь и сейчас. Я пишу эти строки, а старик ждет у себя в машине, неподалеку от нас, но все же достаточно далеко. Мимо проносятся легковушки и грузовики. На той стороне шоссе останавливается “универсал”. Они приехали всей семьей. Они открывают багажник, и внутри — мертвая рыжая кошка. Чуть подальше — женщина с ребенком сидят у обочины на раскладных стульях, а рядом с ними, на бумажном полотенце, лежит хомячок.
Еще дальше — пожилая пара. Они стоят, держа зонтик от солнца над молодой женщиной, обмякшей в инвалидной коляске.
Старик, мать с ребенком, семейство в “универсале” и пожилая пара — все с надеждой вглядываются в машины, которые проносятся милю.
Иисус Задавленных Зверюшек появляется каждый раз на новой машине: двухдверной, четырехдверной или в пикапе. Иногда он приезжает на мотоцикле. Однажды приехал в машине с жилым прицепом.
На фотографиях и на видео — это всегда молодой человек с длинными светлыми волосами, рыжей козлиной бородкой и шрамами на щеках. Один и тот же молодой человек. С ним всегда приезжает женщина, но она никогда не выходит из машины.
Пока я пишу эти строки, Сержант целится в нашу шубу. Старая меховая шуба. Кетчуп и мухи. Наша приманка. Как и все остальные, мы здесь ждем чуда. Мы ждем мессию.
Едем в машине. Все, что снаружи, — желтое. Желтое до самого горизонта. Но не лимонно-желтое, а желтое, как теннисный мячик. Как желтый теннисный мячик на ярко-зеленом корте. Мир по обеим сторонам шоссе — одного цвета.
Желтого.
Вздымаются, пенятся волны желтого, расходятся рябью под порывами горячего ветра от проносящихся мимо машин, плещутся через гравиевые обочины и бегут к желтым холмам. Желтые. Светят желтым в машину. Нас четверо: я, Элен, Мона и Устрица. Наша кожа и наши глаза — все желтое. Подробности об окружающем мире. Он желтый.
— Brassica tournefortii, — говорит Устрица. — Марокканская горчица в цвету.
Мы едем в машине Элен, где пахнет горячей кожей. Элен за рулем. Я сижу впереди, рядом с ней. Устрица с Моной — на заднем сиденье. На сиденье между нами — между мной и Элен — лежит ее ежедневник. Красный кожаный переплет липнет к коричневой коже сиденья. Атлас автомобильных дорог США. Компьютерная распечатка списка всех городов, где в библиотеках есть книжка, которая нам нужна. В желтом свете синяя сумочка Элен кажется зеленой.
— Как же красиво. Я бы все отдала, чтобы быть индианкой. — Мона смотрит в окно, прислонившись лбом к стеклу. — Родиться в племени черноногих или сиу лет двести назад... родиться свободной и просто жить в полной гармонии с природой. В мире, где все натуральное.
Я тоже смотрю в окно, прижавшись лбом к стеклу, Мне интересно, что там такого красивого видит Мона. В машине работает кондиционер, но стекло — обжигающе горячее.
Странное совпадение, но в атласе автомобильных дорог весь штат Калифорния раскрашен точно таким же ярко-желтым цветом.
Устрица громко сморкается, фыркает и говорит Моне:
— Индейцы этого не видели.
Он говорит, у ковбоев не было перекати-поля. Перекати-поле — русский чертополох — появилось в Америке только в конце девятнадцатого века. Семена завезли из Евразии на шерсти овец. Семена марокканской горчицы завезли вместе с землей, которую использовали как балласт на парусных судах. Те серебристые деревья — это лох узколистый, elaegunus augustifolia. Эта белая пушистая травка, похожая на кроличьи уши, что растет вдоль обочины, — verbascum thapsus, царский скипетр, или коровяк высокий. Искореженные черные деревья, которые мы проехали только что, — robina pseudoacacia, робиния лжеакация, или белая акация. Темно-зеленый кустарник с ярко-желтыми цветами — ракитник метельчатый, cytisus scoparius.
Это все проявления биологический пандемии, говорит он.
— Все эти старые голливудские вестерны, — говорит Устрица, глядя в окно на просторы Невады, примыкающие к шоссе, — с перекати-поле, костром кровельным и другими растениями-травами. — Он говорит, качая головой: — Изначально их на континенте не было. Но это все, что у нас осталось. — Он говорит: — Сейчас в природе не осталось почти ничего натурального.
Устрица колотит по спинке моего сиденья:
— Эй, папаша. Какая в Неваде самая крупная ежедневная газета?
“Рено”, говорю. Или “Вегас”?
Устрица смотрит в окно” и в отраженном свете его глаза кажутся желтыми. Он говорит:
— И та, и та. И еще “Карсон-Сити”. Все три.
Я говорю, ага. И “Карсон-Сити” тоже.
Леса вдоль западного побережья задыхаются от метельчатого ракитника, от ракитника стелющегося, от плюща и ежевики, говорит он. Все эти растения завезли сюда из Старого Света. Исконные деревья гибнут от шелкопряда непаркого, завезенного в Америку в 1860 году Леопольдом Трувело, который хотел разводить их для шелка. Пустыни и прерии задыхаются от горчицы, костра кровельного и песколюба песчаного.