— И это, как ты уже понял, была та же страница, что и у нас, — говорит Элен.
Джон Бойль каждый вечер наливался пивом. Он говорил, что не хочет другого ребенка, потому что он не доверяет Элен. Если она не знает, что она сделала не так, то не стоит рисковать.
Я касаюсь рукой нагретого кожаного сиденья, и ощущение такое, как будто ты прикасаешься к человеку, к его живой коже.
Пересекая Колорадо, Канзас и Миссури.
Она говорит:
— Та женщина, у которой тоже умер ребенок... однажды она устроила дворовую распродажу. Все детские вещи. Они разложили их на лужайке и продавали за двадцать пять центов за штуку. Книжка тоже была, и я ее купила, — говорит Элен. — Я спросила у парня, который сидел при вещах, почему Синтия все распродает, но он только пожал плечами.
Согласно записям в окружном архиве, Синтия Мур выпила жидкость для прочистки водопроводных труб и умерла от внутреннего кровоизлияния в пищевод и удушья через три месяца после того, как ее ребенок умер безо всякой видимой причины.
— Джон боялся, что это было что-то заразное, и сжег все вещи Патрика, — говорит она. — Я купила книжку за десять центов. Я помню, погода в тот день была замечательная.
Согласно записям в полицейском досье, соседи еще три раза вызывали полицию по поводу нарушения общественного порядка — шумных домашних ссор в трейлере Бойлев (место 175 в парке жилых фургонов “Буена-Ноче”). А через неделю после самоубийства Синтии Мур умер Джон Бойль. Безо всякой очевидной причины. Согласно записям в протоколе вскрытия, концентрация алкоголя у него в крови могла послужить причиной остановки дыхания во сне. Также это могло быть позиционное удушье — он напился до бесчувствия и свалился на кровать в таком положении, что закрыл себе рот и нос. В любом случае никаких следов и отметин на теле не обнаружилось. В свидетельстве о смерти записано: причина не установлена.
Пересекая Иллинойс, Индиану и Огайо.
Элен говорит:
— Я не нарочно убила Джона. — Она говорит: — Мне просто хотелось проверить.
Точно так же, как мне — с Дунканом.
— Я проверяла свою догадку, — говорит она. — Джон все твердил, что душа Патрика по-прежнему с нами. А я все твердила, что Патрик жив, что он в больнице.
Она говорит: и теперь, двадцать лет спустя, шестимесячный Патрик по-прежнему там, в больнице.
Звучит как полнейший бред. Но я молчу. Не могу себе даже представить, как может выглядеть младенец после двадцатилетнего пребывания в коме, со всеми этими капельницами и трубками.
Мне представляется Устрица. С внутривенным кормлением и катетером на всю жизнь.
Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.
На заднем сиденье: Мона садится и потягивается. Она говорит:
— В Древней Греции самые сильные проклятия записывали гвоздями от затонувших кораблей. — Она говорит: — Моряки, погибшие в море... их нельзя было похоронить, как положено. Древние греки знали, что мертвые, которых не похоронили, как должно, становятся самыми беспокойными и самыми вредными духами с неуемной страстью к разрушению.
А Элен говорит:
— Заткнись.
Пересекая Западную Вирджинию, Пенсильванию, Нью-Йорк.
Элен говорит:
— Ненавижу людей, которые утверждают, что они видят духов. — Она говорит: — Никаких духов нет. Когда человек умирает, он умирает. После смерти нет никакой жизни. Смерть — это смерть. Люди, которые утверждают, что они видят духов, просто привлекают к себе внимание. Хотят показаться интереснее, чем они есть. Люди, которые верят в реинкарнацию, просто откладывают настоящую жизнь на потом.
Она улыбается.
— Но мне повезло, — говорит она. — Я нашла способ, как наказать этих людей к как заработать деньги.
У нее звонит мобильный.
Она говорит:
— Если ты мне не веришь насчет Патрика, могу показать тебе счет из больницы за этот месяц.
Ее мобильный так и звонит.
Она рассказывает не все сразу, а по частям. Пересекая Вермонт. Пересекая Луизиану, ночью. Потом — Арканзас и Миссисипи. Пересекая маленькие восточные штаты, иногда — по два-три за ночь.
Она принимает вызов и говорит в трубку:
— Элен слушает. — Она смотрит на меня, закатывает глаза и говорит в трубку: — Ребенок, замурованный в стену спальни? Он плачет всю ночь? Правда?
Остальное из этой истории я узнаю, когда мы вернемся домой и я покопаюсь в архивах.
Элен прижимает мобильный к груди и говорит мне:
— Все, что я рассказала и еще расскажу, это не для печати. — Она говорит: — Мы ничего не изменим, пока не найдем “Книгу теней”. А потом, когда мы ее найдем, я сделаю так, чтобы Патрик поправился.
Мы едем по Среднему Западу, радио в машине настроено на какую-то АМ-станцию, и диктор по радио говорит, что доктор СараЛовенштейн была светочем нравственности и надежды в пустыне всеобщей бездуховности. Доктор Сара была честным, бескомпромиссным и высоконравственным человеком и не принимала ничего, кроме стойкой и непреклонной добродетели. Она была бастионом честности и прямоты — прожектором, который высвечивал все зло мира. Доктор Сара, говорит диктор, навсегда останется в наших сердцах и душах, потому что собственный ее дух был несгибаемым н не...
Голос умолкает на полуслове.
И Мона бьет по спинке моего сиденья, как раз в район почек, и говорит:
— Только не надо опять. — Она говорит: — Не надо решать свои внутренние проблемы за счет невинных людей.
И я говорю, чтобы она прекратила сыпать обвинениями. Может быть, это все из-за пятен на солнце.
Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы.
Баюльная песня звучит у меня в голове. Все получилось так быстро, что я этого даже не замечаю. Я уже засыпал. Кажется, я еще больше теряю контроль. Я могу убивать во сне.
Несколько миль тишины, “мертвый эфир”, как это называется у радиожурналистов, потом радио снова включается и уже другой диктор говорит, что доктор Сара Ло-венштеин была высоким моральным критерием, по которому миллионы радиослушателей мерили свою жизнь. Она была пламенеющим мечом в деснице Господа, посланная сюда, чтобы изгнать нечестивцев из храма... И этот диктор тоже умолкает на полуслове. Мона бьет по спинке моего сиденья и говорит:
— Это не смешно. Эти радиопроповедники — они же живые люди!
А я говорю: я ничего не делал.
А Элен с Устрицей смеются.
Мона сидит, скрестив руки на груди. Она говорит:
— Уважения у тебя никакого. Вообще никакого. Вот так вот просто бросаться силой, которой уже миллион лет.