И вот она уже рядом со мной, по ту сторону искрящейся хрустальной завесы. Ее губы беззвучно движутся, вылепливая слова. Она раздвигает руками звенящие бусины, улыбается мне и говорит:
— Для начала мы тебя выпрямим.
Книга куда-то делась. Элен сдвигает хрусталь в одну сторону и подплывает ближе.
Я держусь за стеклянную ветвь обеими руками. С каждым биением сердца миллионы хрустальных кусочков подрагивают и звенят.
— Представь, что ты под водой, — говорит она и развязывает шнурки у меня на ботинке. Снимает с меня ботинок и роняет его на пол. Своими руками в желтых и красных подтеках она развязывает шнурки на втором ботинке, и первый ботинок ударяется о пол внизу. — Давай, — говорит она и сует руки мне под мышки. — Сними куртку.
Она выбрасывает мою куртку из люстры. Потом — галстук. Сама снимает пиджак и роняет его на пол. Люстра сверкает вокруг миллионами крошечных хрустальных радуг. Сотни крошечных лампочек излучают тепло и запах горячей пыли. Все дрожит и искрится, а мы с Элен — в самом центре.
Мы купаемся в теплом свете.
Элен выговаривает свои беззвучные слова, и у меня ощущение, что сердце переполняется теплой водой.
Серьги Элен, все ее украшения сверкают ослепительными переливами. Слышен только хрустальный звон. Мы уже почти не раскачиваемся, и я отпускаю стеклянную ветку. Вокруг нас — миллионы мерцающих крошечных звезд. Наверное, именно так себя чувствует Бог.
И это тоже — моя жизнь.
Я говорю, что мне надо где-то укрыться. От полиции. Домой возвращаться нельзя. Я не знаю, что делать.
Элен протягивает мне руку:
— На.
Я беру ее руку. И она крепко держит меня. Мы целуемся. И это прекрасно.
И Элен говорит:
— Пока можешь остаться здесь. — Она проводит розовым ногтем по сияющему стеклянному шару, ограненному так, что он отражает свет по всем направлениям. Она говорит: — Теперь для нас нет ничего невозможного. — Она говорит: — Ничего.
Мы целуемся, и она елозит мне по ногам ногами, стягивая носки. Мы целуемся, и я расстегиваю ее блузку. Мои носки, ее блузка, моя рубашка, ее колготки. Кое-что из вещей падает на пол, кое-что остается висеть на люстре.
Моя раздувшаяся воспаленная нога, засохшая корка на ободранных коленках Элен — ничего друг от друга не спрячешь.
Прошло двадцать лет, и вот он я — делаю то, что даже и не мечтал сделать снова, — и я говорю: кажется, я влюбляюсь.
И Элен, такая гладкая и горячая посреди звенящего света, улыбается мне, запрокидывает голову и говорит:
— Так и было задумано.
Я люблю ее. Люблю. Элен Гувер Бойль.
Мои брюки и ее юбка падают на пол, где уже разбросана другая одежда, и наши туфли, и хрустальные подвески. Куда упал и гримуар.
Дверь в офисе “Элен Бойль. Продажа недвижимости” заперта. Я стучу, и Мона кричит сквозь стекло:
— Мы закрыты.
А я кричу, что я не клиент.
Мона сидит за компьютером и что-то печатает. После каждых двух-трех ударов по клавишам она поднимает глаза и смотрит на экран. На экране большими буквами набрано сверху страницы: “Резюме”.
Радиосканер объявляет код девять-двенадцать.
Продолжая печатать, Мона говорит:
— Даже не знаю, почему я до сих пор не подала на вас заявление об оскорблении действием.
Я говорю: может быть, потому, что она хорошо к нам относится, ко мне и Элен.
И она говорит:
— Нет, не поэтому.
Может быть, потому, что ей нужен гримуар.
Мона молчит. Она разворачивается на стуле и приподнимает блузку. Кожа у нее на ребрах вся в малиновых кровоподтеках. Суровая любовь. Элен кричит из своего кабинета:
— Какие синонимы к слову “замученный”?
Ее стол весь заложен раскрытыми книгами. Под столом видно, что на ней разные туфли, одна — розовая, вторая — желтая.
Розовый шелковый диван, резной стол времен Людовика XIV у Моны, журнальный столик с ножкам” в виде львиных лап — все припорошено пылью. Цветы в букетах высохли и побурели, вода в вазах — черная и вонючая.
Радиосканер объявляет код три-одиннадцать.
Я говорю, что извиняюсь. Это было неправильно — так ее хватать. Я задираю штанины и показываю синяки у себя на голенях.
— Это другое, — говорит Мона. — Это была самозащита.
Я топаю ногой па полу и говорю, что нога уже лучше. Воспаление почти прошло. Я говорю ей спасибо.
И Элен говорит:
— Мона? Как покороче назвать человека, которого подвергали пыткам? В одно слово?
Мона говорит:
— Когда ты будешь уходить, я выйду с тобой. Нам надо поговорить.
Элен у себя в кабинете зарылась в книгу. Это словарь древнееврейского языка. Рядом лежит учебник латинского. Под ним — исследование по арамейскому греческому. Тут же лежит страничка с баюльной песней. Мусорная корзина рядом со столом доверху заполнена бумажными чашечками из-под кофе.
Я говорю: привет.
Элен поднимает глаза. На ее зеленом пиджаке, на лацкане — пятно от кофе. Рядом со словарем древнееврейского — открытый гримуар. Элен моргает, раз, второй, третий, и говорит:
— Мистер Стрейтор.
Я спрашиваю, не хочет ли она сходить куда-нибудь пообедать. Мне еще предстоит разобраться с Джоном Нэшем. Я надеялся, что она даст мне какое-нибудь полезное заклинание. Например, чтобы стать невидимым. Или чтобы подчинить себе волю другого человека. Может быть, мне не придется его убивать. Я зашел посмотреть, что она переводит.
Элен закрывает гримуар чистым листом бумаги и говорит:
— Сегодня я занята. — Она ждет, держа ручку в руке. Свободной рукой закрывает словарь. Она говорит: — А разве ты не скрываешься от полиции?
Я говорю: может быть, сходим в кино? И она говорит:
— Только не в эти выходные.
Я говорю: может быть, я куплю билеты в консерваторию?
Элен машет рукой:
— Как хочешь.
Я говорю: замечательно. Стало быть, я приглашаю тебя на свидание.
Элен убирает ручку за ухо под взбитыми розовыми волосами. Открывает еще одну книгу и кладет ее поверх древнееврейского словаря. Держа палец на словарной статье, она поднимает глаза и говорит:
— Я не к тому, что ты мне не нравишься. Просто сейчас у меня правда нет времени.
Из-под листочка, которым прикрыт гримуар, видно имя. В самом низу страницы, на сегодняшний день. Имя сегодняшней жертвы. Карл Стрейтор.