Нэш роняет карточку на стол. У него закатываются глаза. Плечи вдруг опускаются, и он падает вниз лицом — прямо в миску с чили. Красный соус выплескивается на скатерть. Его тело медленно валится набок, и он падает на пол рядом со мной. Его глаза широко открыты — смотрят мне прямо в глаза. Его лицо все измазано в чили. Его хвостик, который торчал на макушке, как чахлая пальмочка, растрепался, и волосы упали ему на лицо.
Он спасен, но я — нет.
Серый дым обволакивает меня, гриль шипит и шкварчит. Я поднимаю с пола карточку Нэша и подношу ее к пламени свечи на столе. Дым — к дыму. Я просто смотрю, как она горит.
Включается сирена, пожарная сигнализация. Сирена такая громкая, что я не слышу собственных мыслей. Как будто они вообще есть — мысли. Как будто я могу думать. Вой сирены распирает меня изнутри. Большой Брат. Он занимает мой разум, как армия — павший город. Пока я сижу — жду полицию, которая меня спасет. Вернет меня к Богу и воссоединит с человечеством. Вой сирены заглушает все. И я этому рад.
Уже после того как полицейские зачитали мне мои права. После того как на меня надели наручники и привезли в участок. После того как в бар вошел первый патрульный, увидел тела и сказал: “Господи Иисусе”. После того как полицейские врачи сняли мертвого повара с гриля, увидели его сожженное лицо и проблевались прямо себе в ладони. После того как мне разрешили сделать один звонок, и я позвонил Элен и сказал, что мне очень жаль, но вот оно и случилось. Я арестован. И Элен сказала:
— Не волнуйся. Я тебя вытащу.
После того как у меня взяли отпечатки пальцев и сфотографировали меня анфас и в профиль. После того как у меня отобрали бумажник, ключи и часы. Мою одежду, мою спортивную куртку и синий галстук сложили в пластиковый пакет, надписанный не именем, а моим новым криминальным номером. После того как меня — голого — провели по холодному коридору из шлакобетонных блоков в холодную бетонную комнату. После того как меня оставили наедине с деловитым пожилым офицером — дородным и крепким, с руками размером с бейсбольные рукавицы. В комнате, где только стол, мешок с моей одеждой и большая банка с вазелином.
После того как меня оставили наедине с этим седым старым буйволом, он надевает хирургическую перчатку и говорит:
— Пожалуйста, повернитесь лицом к стене, наклонитесь вперед и раздвиньте руками ягодицы.
Я говорю: что?!
И этот хмурый гигант опускает два пальца в перчатке в банку с вазелином и говорит:
— Обыск на теле. — Он говорит: — Пожалуйста, повернитесь.
И я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три...
И поворачиваюсь к стене. И наклоняюсь вперед. Хватаюсь руками за ягодицы и раздвигаю их.
И считаю — четыре, считаю — пять, считаю — шесть...
Я со своей неудачной убогой этикой. Как и Вальтруда Вагнер, как Джеффри Дамер и Тед Банди, я — серийный убийца, и так начинается мое наказание. Доказательство свободы воли. Моя дорога к спасению.
Голос у копа прокуренный, хриплый. Он говорит:
— Стандартная процедура для всех задержанных, считающихся опасными.
Я считаю — семь, я считаю — восемь, считаю — девять...
И коп говорит:
— Будет не больно, но неприятно. Так что расслабьтесь.
Я считаю — десять, считаю — одиннадцать, считаю... И черт.
Черт!
— Расслабьтесь, — говорит коп.
Черт. Черт. Черт. Черт. Черт. Черт!
Больно. Больнее, чем когда Мона ковырялась у меня в ноге раскаленным пинцетом. Больнее, чем медицинский спирт, смывающий с ноги кровь. Я впиваюсь ногтями себе в ягодицы и сжимаю зубы, по ногам течет пот.
Пот стекает со лба и капает на пол с кончика носа. У меня перехватывает дыхание. Капли пота падают на пол у меня между ног. Ноги расставлены широко.
Что-то твердое и огромное вонзается еще глубже в меня, и коп говорит своим жутким голосом:
— Давай, приятель, расслабься.
Я считаю — двенадцать, считаю — тринадцать...
Шевеление у меня внутри прекращается. То самое твердое и огромное медленно вынимается, почти до конца. Но потом снова вонзается глубоко-глубоко. Медленно, как часовая стрелка на циферблате, а потом все быстрее. Смазанные вазелином пальцы входят в меня, почти вынимаются, снова входят.
И прямо мне в ухо коп говорит своим хриплым голосом:
— Эй, приятель... может, того... по-быстрому?
Спазм сотрясает все тело.
А коп говорит:
— Ух ты, как мы все сжались-то.
Я говорю: офицер. Пожалуйста. Вы не понимаете. Я могу вас убить. Пожалуйста, не надо.
А коп говорит:
— Дай мне вытащить пальцы, и я сниму с тебя наручники. Это я, Элен.
Элен?
— Элен Гувер Бойль? Не забыл еще? — говорит коп. — Позавчера ночью ты мне почти так же вставлял внутри люстры.
Элен?
Это самое твердое и огромное по-прежнему копошится у меня внутри.
И коп говорит:
— Называется “заклинание временного захвата”. Я его только что перевела, буквально пару часов назад. Сам офицер тоже здесь, но глубоко в подсознании. А телом управляю я.
Мне в голую задницу упирается холодный и твердый ботинок, и огромные твердые пальцы рывком выходят из меня. На полу у меня между ног — лужица пота. Я выпрямляюсь, по-прежнему сжимая зубы.
Офицер смотрит на свои пальцы и говорит:
— Я уже испугалась, что они так и останутся в том интересном месте. — Он нюхает пальцы и морщится.
Замечательно, говорю я. Я стараюсь дышать глубоко, глаза закрыты. Сначала она управляла мной, а теперь я еще должен переживать за то, что она управляет другими. Делать мне больше нечего.
И коп говорит:
— Последние пару часов я была в теле Моны. Просто чтобы проверить, как действует заклинание, и чтобы сравнять счет за то, что она тебя напугала, я ее чуточку реконструировала. В смысле внешности.
Коп хватает себя за яйца.
— Поразительно. Я тут так с тобой возбудилась, что у меня эрекция. — Он говорит: — Я, конечно, не женофоб, но я всегда мечтала о том, чтобы у меня был пенис.
Я говорю: замолчи, не хочу это слушать.
И Элен говорит, ртом старого копа она говорит:
— Я думаю, что посажу тебя в такси, а сама задержусь в теле этого дядьки и кого-нибудь трахну. Ради нового опыта.
И я говорю: если ты думаешь, что таким образом сможешь заставить меня полюбить тебя, то ты глубоко ошибаешься.