По щеке копа стекает слеза.
Я стою перед ней голый и говорю: я тебя не хочу. Я тебе не доверяю.
— Ты не можешь меня любить, — говорит коп, говорит Элен его хриплым прокуренным голосом, — потому что я женщина и у меня больше власти.
И я говорю: Элен, еб твою мать. Уходи. Чтобы я тебя больше не видел. Ты мне не нужна. Я хочу заплатить за свои преступления. Я устал портить мир просто ради того, чтобы оправдать свое мерзкое поведение.
Коп уже даже не плачет — рыдает в голос. В комнату входит еще один коп. Этот — совсем еще молодой. Он смотрит на старого копа, заливающегося слезами, потом — на меня, голого. Молоденький коп говорит:
— У вас все нормально, Сержант?
— Все замечательно, — говорит старый коп, вытирая глаза. — Мы тут славно проводим время. — Только теперь он замечает, что вытер глаза рукой в перчатке, теми самыми пальцами, которые побывали у меня в заднице, он кривится и сдирает перчатку. Его аж передернуло от омерзения. Он швыряет перчатку через всю комнату.
Я говорю молодому копу: мы тут просто беседуем.
А он сует кулак мне под нос и говорит:
— А ты, бля, заткнись.
Старый коп, Сержант, присаживается на край стола и сжимает колени. Он шмыгает носом, сдерживая слезы, запрокидывает голову, как это делается, когда надо отбросить с лица длинные волосы, и говорит:
— Слушай, если ты не возражаешь, нам бы очень хотелось остаться одним.
Я просто смотрю в потолок. Молоденький коп говорит:
— Нет проблем, Сержант.
Сержант хватает бумажную салфетку и вытирает глаза.
И тут молоденький коп подлетает ко мне, хватает под подбородок и впечатывает меня в стену. Мои ноги и спина прижимаются к холодному бетону. Молоденький коп запрокидывает мне голову и сжимает горло. Он говорит:
— И не вздумай мне тут обижать Сержанта! — Он кричит мне в лицо: — Ты понял?
Сержант поднимает глаза и говорит со слабой улыбкой:
— Ага. Слушай, что тебе говорят. — Он шмыгает носом.
Молоденький коп отпускает меня. Он идет к выходу и говорит:
— Я буду в соседней комнате, если вдруг... если вдруг что-то понадобится.
— Спасибо, — говорит Сержант. Он хватает второго копа за руку, крепко ее пожимает и говорит: — Ты такой славный.
Молодой коп вырывает руку и быстро уходит.
Элен внутри этого человека. Чем-то похоже на ту заразу, которую телевидение впихивает нам в мозги. На то, как костер кровельный вытесняет собой остальные растения. На привязчивую мелодию, которая звучит и звучит у тебя в голове. На дом с привидениями. На вирус гриппа. На то, как Большой Брат занимает твое внимание.
Сержант, Элен, отрывается от стола. Расстегивает кобуру и достает пистолет. Держа пистолет обеими руками, он целится в меня и говорит:
— Давай доставай свои шмотки и одевайся. — Сержант шмыгает носом и пинает мне пластиковый пакет с одеждой. Он говорит: — Одевайся, тебе говорят. Я пришла, чтобы тебя спасти.
Пистолет дрожит у него в руке, и Сержант говорит:
— Чем скорее ты выйдешь отсюда, тем скорее я освобожусь и пойду все-таки потрахаюсь.
Повсюду — слова смешиваются друг с другом. Слова, лирические монологи и диалоги — гремучая смесь, способная вызвать цепную реакцию. Может быть, форсмажорные обстоятельства — это просто правильная комбинация информационного мусора, выброшенного в эфир. Дурные слова сталкиваются друг с другом и вызывают землетрясение. Точно так же, как заклинатели дождя вызывают грозу, правильная комбинация слов может вызвать торнадо. Может быть, глобальное потепление вызвано критической массой рекламных роликов. Многочисленные телевизионные повторы вызывают разрушительные ураганы. Рак. СПИД.
В такси, по дороге к “Элен Бойль. Продажа недвижимости”, я смотрю на газетные заголовки и объявления, написанные от руки. Листовки, приклеенные к телефонным столбам, смешиваются с макулатурной почтой. Песни уличных музыкантов смешиваются с песнями из музыкальных автоматов, смешиваются с воплями уличных продавцов, смешиваются с радио.
Мы живем в шаткой башне бессвязного бормотания. В зыбкой реальности слов. В биомассе, генетически запрограммированной на болезнь. Простой и естественный мир давно уничтожен. Нам остался лишь беспорядочный мир языка.
Большой Брат поет и пляшет, а нам остается только смотреть и слушать. Палки и камни могут и покалечить, но наша роль — быть хорошими зрителями. Внимательно слушать, смотреть и ждать новой болезни.
Мне неудобно сидеть в такси. Ощущение такое, что задница до сих пор жирная и растянутая.
Осталось найти еще тридцать три экземпляра книги с баюльной песней. Нужно пойти в библиотеку Конгресса. Нужно закончить начатое и сделать так, чтобы ничего подобного больше не повторилось.
Нужно предостеречь людей. Моя прежняя жизнь закончилась. Вот — моя новая жизнь.
Такси подъезжает к зданию. Мона стоит на крыльце у входа и запирает дверь ключом из большой связки. Это может быть и Элен. Ее красно-черные дреды распущены, волосы зачесаны назад и взбиты в высокую прическу. На ней — коричневый костюм, но коричневый не как шоколад. Скорее — как шоколадный трюфель с орехами, сервированный на атласной салфетке в ресторане дорогого отеля.
У ног Моны — картонная коробка. Сверху на коробке — какая-то книга в красном переплете. Гримуар.
Я иду через стоянку, Мона видит меня и кричит:
— Элен здесь нет.
По радиосканеру передавали о баре на Третьей авеню, говорит Мона. Что там все мертвы, а я арестован. Она ставит коробку в багажник своей машины и говорит:
— Ты буквально на пару минут опоздал. Миссис Бойль только что убежала в слезах.
Сержант.
Машины Элен на стоянке нет.
Мона смотрит на свои коричневые туфли на шпильках, на свой облегающий пиджак с подкладными плечами — кукольная одежда с огромными пуговицами из топазов, — на свою мини-юбку и говорит:
— И не спрашивай, как это случилось. — Она протягивает мне руки. Ее обычно черные ногти теперь покрашены ярко-розовым лаком с белыми кончиками. Она говорит: — Пожалуйста, передай миссис Бойль, что мне не нравится, когда мое тело берут без спроса и творят над ним всякие гадости. — Она указывает на свою взбитую прическу, щеки, подкрашенные румянами, и розовую помаду. — Это равносильно стилистическому изнасилованию.
Мона захлопывает багажник, надавив на него рукой с розовыми ногтями.
Она показывает на мою рубашку и говорит:
— Разборка с другом была кровавой?
Я говорю: эти красные пятна — от чили.