Из украшений — только браслет-оберег с позвякивающими серебряными висюльками.
Волосы выкрашены в черный. Такой же темный, как ее лакированные туфли. Как ее Библия.
На сцене вместо луча прожектора — фрагменты из фильма.
На стеклах очков играют яркие блики: отражения электрических стульев и виселиц.
Зернистое изображение: кинохроника о приговоренных к смертной казни — к газовой камере или расстрелу.
Там, где должны быть глаза, — глаз не видно.
Ее первый день ко скамье присяжных, слушается очередное дело: мужчина, споткнувшийся о бордюр, предъявляет иск владельцу роскошной машины, на которую налетел.
Требует возместить ущерб в размере пятидесяти тысяч за собственную неуклюжесть.
— Эти горе-истцы, у которых нет ни ума, ни элементарной координации движений, — говорит Сестра Виджиланте.
Они отличались прекрасным умением винить других.
Другой истец требовал компенсации в сотню тысяч от домовладельца, не убравшего из своего сада за домом поливочный шланг, из-за которого тот упал и повредил лодыжку, когда убегал от полиции. А полиция гналась за ним потому, что он изнасиловал женщину.
Впрочем, к данному делу сие не относится.
Охромевший насильник хотел отсудить для себя целое состояние — за причиненные ему страдания и боль.
Там, на сцена, серебряные обереги поблескивают сквозь кружево на манжете,
Библия крепко зажата в руках,
ногти накрашены желтым, того же оттенка, что и рюшки на блузке,
Сестра Виджиланте говорит, что она всегда вовремя
платит налоги.
Никогда не переходит дорогу в неположенном месте. Сортирует свой мусор.
Ездит на работу в автобусе.
— И тогда, — говорит Сестра Виджиланте, в первый свой день на скамье присяжных, — я сказала судье:
Что-то вроде:
— Какой же херней мы тут все занимаемся.
И ее обвинили в неуважении к суду…
Рассказ Сестры Виджиланте
В то лето люди перестали жаловаться на цены на бензин. В то лето никто не высказывал свое «фи» по поводу сериалов, идущих по телевидению.
24 июня заход солнца был в 8:35. Гражданские сумерки закончились в 9:07. По Льюис-стрит шла женщина, вверх по крутому уклону. На отрезке между 19-й и 20-й авеню она услышала грохот. Такой звук могла издавать сваебойная машина: словно что-то тяжело топает по асфальту, и этот топот отдается в ноги, обутые в туфли на низких каблуках. Один удар каждые две-три секунды. С каждым разом — все громче, все ближе. На ее стороне улице не было никого, и женщина остановилась и вжалась в кирпичную стену отеля. Напротив, через дорогу, в дверях ярко освещенного гастрономического магазина стоял мужчина азиатской внешности и вытирал руки белым полотенцем. Где-то в темноте, между двумя фонарями, разбилось что-то стеклянное. Снова раздался удар, и на какой-то машине включилась сигнализация. Топот все приближался — что-то невидимое приближалось в ночи. Газетный автомат с грохотом завалился набок. Еще удар, говорит эта женщина, и в телефонной будке разбилось стекло, всего в трех припаркованных автомобилях от того места, где стояла она сама.
Согласно короткой заметке в газете на следующий день, ее звали Тереза Уилер. Ей было 30 лет. Она работала в нотариальной конторе.
К тому времени мужчина-азиат ушел обратно в магазин. Перевернул табличку на двери: «Закрыто». Так и держа полотенце в руках, он пробежал в глубь помещения, и свет в магазине погас.
На улице стало совсем темно. Выла автомобильная сигнализация. Снова раздался топот, очень громко и очень близко, так что отражение Уилер в витринном стекле задрожало. Почтовый ящик у обочины тротуара громыхнул, словно пушка, и потом еще долго дрожал, скособочившись на сторону, с вмятиной на боку. Деревянный электрический столб содрогнулся, провода колыхнулись, стукнулись друг о друга, посыпались искры — сверкающий летний фейерверк.
Ниже по улице, буквально в квартале от Уилер, взорвалась плексигласовая стенка автобусной остановки, где была подсвеченная фотография одного известного киноактера, одетого только в исподнее.
Уилер стояла, вжавшись в кирпичную стену и пытаясь просунуть пальцы в стыки между кирпичами. Она прилепилась к стене, как плющ. Ее затылок прижимался к кирпичной кладке так плотно, что потом, когда она рассказывала полицейским свою историю, она показала им крошечную залысину в том месте, где волосы стерлись о грубый кирпич.
А потом, сказала она, ничего.
Ничего не случилось. Ничто так и не показалось на темной улице.
Сестра Виджиланте, рассказывая эту историю, по ходу дела отковыривает себе ногти ножом.
Гражданские сумерки, говорит она, это период времени от захода за горизонт верхнего края солнечного диска до того момента, пока погружение солнца под горизонт не превышает шести градусов. Эти шесть градусов равняются примерно получасу. Гражданские сумерки, говорит сестра Виджиланте, это не то, что навигационные сумерки, которые заканчиваются, когда солнце опускается на двенадцать градусов под горизонт. Астрономические сумерки заканчиваются, когда солнце опускается на восемнадцать градусов.
Сестра говорит, что это «что-то» невидимое, чуть ниже по улице от того места, где стояла Тереза Уилер, оно смяло крышу машины, стоявшей на светофоре на перекрестке с 16-й авеню. То же самое невидимое ничто снесло неоновую вывеску бара «Тропический», расшибло все световые трубки и согнуло стальную вывеску пополам, на уровне третьего этажа.
И все же рассказывать было нечего. Следствие без причины. Нечто невидимое прогрохотало по Льюис-стрит, круша и сметая все на своем пути, от 20-й авеню почти до самой реки.
29 июня, говорит Сестра Виджиланте, заход солнца был в 8:36.
Гражданские сумерки закончились в 9:08.
По словам парня, который работал кассиром в кинотеатре для взрослых «Олимпия», что-то промчалось мимо стеклянной передней панели его билетной кассы. Он не увидел, что это было. Скорее, это был просто свист воздуха, как будто мимо пронесся невидимый автобус, чудовищный выдох — так близко, что бумажные деньги на столике перед ним всколыхнулись от ветра. Просто высокий звук. Боковым зрением он заметил, что огни закусочной через улицу как будто мигнули, словно что-то закрыло собой на мгновение целый мир.
А на следующем входе, говорил этот кассир, он услышал звук. Тот самый громыхающий звук, который описывала Тереза Уилер. Где-то в темноте залаяла собака. Тот же самый «проходящий» звук, о котором кассир потом рассказал полиции. Звук гигантских шагов. И эта невидимая гигантская нога просвистела мимо, на расстоянии вдоха-выдоха.