— Просто нам интересно, куда ты запрятала свои яйца, сучка.
Нам интересно сравнить, сопоставить. Очень даже привлекательные социополитические отношения: когда ты чувствуешь свою власть. Когда ты, полностью одетый, рассматриваешь абсолютно беспомощного голого человека, на котором надеты только украшения и босоножки на высоких каблуках.
Две женщины, которые роются у него между ног, вдруг останавливаются.
Кто-то говорит:
— Погодите.
Та, у которой фонарик, говорит:
— Держите его крепче. — Она наклоняется еще ниже, пихая фонарик глубже. Она спрашивает у «Миранды»: — Ты этого хотел? Да?
«Миранда» разложен на столе. Он рыдает, пытаясь сдвинуть колени. Перевернуться на бок и свернуться калачиком.
«Миранда» рыдает и говорит: нет. Он говорит: не надо, пожалуйста. Он говорит: мне больно.
Ах, ему больно. Фу-ты, ну-ты, какие мы нежные. Ему, видите ли, больно.
Женщина, которая с фонариком, она копается дольше всех: смотрит, щурится, хмурит брови, крутит фонарик туда-сюда. Потом выпрямляется и говорит:
— Батарейки сели. — Она стоит, глядит сверху вниз на «Миранду», который так и лежит перед ней с раскинутыми ногами.
Женщина смотрит на стол, залитый слезами, в потеках туши, смотрит на жемчужины, рассыпанные по полу, и говорит нам: «Отпустите его». Она сглатывает слюну, глядя на тело, распростертое на столе. Потом вздыхает и говорит «Миранде»: вставай. Вставай одевайся. Одевайся и уходи. Уходи и больше не возвращайся.
— А может, он просто выключился, фонарик? — говорит кто-то и просит дать посмотреть.
И женщина убирает фонарик в сумку и говорит:
—Нет.
Кто-то спрашивает:
— Что ты видела?
Мы видели то, что хотели увидеть, говорит эта женщина. Все мы.
Женщина, у которой фонарик, она говорит:
— Что с нами случилось? — Она говорит: — Как мы дошли до такого?
Едва он уселся, мы сразу же попытались ему объяснить. Мужчинам сюда нельзя. Эти собрания — только для женщин. Цель нашей группы…
Для кого-то из нас ночи кажутся слишком долгими. Для кого-то — не ночи, а дни. Свет включается, когда Сестра Виджиланте решает, что солнцу пора вставать, но сегодня нас будит не рассвет, а запах. Просто мечта, а не запах. Он выманивает нас в коридор из гримерок. Мы — как ходячие зомби, которых ведет вперед собственный нос.
Директриса Отказ выходит в коридор, спотыкается, но успевает опереться о стену напротив ее открытой двери. Она стоит, держась за стену, и говорит:
— Кора? Кис-кис-кис.
Преподобный Безбожник, уже в коридоре, безуспешно пытается застегнуть молнию на своих матадорских штанах, которые еще вчера были впору.
— Это все привидение, — говорит он. — Оно делает так, чтобы наша одежда садилась.
Ожерелье из медных колокольчиков врезается в шею Матери-Природы так туго, что каждый раз, когда она сглатывает слюну, колокольчики тихо позвякивают.
— Черт, — говорит она. — Эта последняя порция Товарища Злыдни была явно лишней.
Из следующей двери выходит Недостающее Звено. Голова запрокинута так, что волоски у него в ноздрях торчат чуть ли не вертикально вверх. Он принюхивается, проходя мимо Директрисы Отказ и Преподобного Безбожника. По-прежнему принюхиваясь — его раздутые ноздри походят на две волосатых черных дыры, — он делает еще шаг к сцене, к зрительному залу за сценой. Директриса Отказ говорит:
— Кора… — и сползает на пол.
Из другой двери выходит миссис Кларк. Она говорит:
— Сегодня нам нужно завернуть Товарища Злыдню. И отнести ее к мистеру Уиттиеру.
Лежа на полу. Директриса Отказ говорит:
— Кора…
— Да в жопу кота, — говорит Мисс Америка. Она стоит в длинном, расшитом драконами халате китайского мандарина; стоит, привалившись к дверному косяку своей гримерки. Руки, тонкие, словно паучьи лапки, вцепились в дверную коробку. Лицо похоже на бледное пятно вокруг черной размазанной кляксы рта. Мисс Америка говорит: — У меня голова раскалывается, — и трет ладонью лицо.
Она вытряхивает из-под халата одно плечо и вытягивает из рукава тонкую белую руку-змею. Поднимает ее над головой. Кисть безвольно свисает, под мышкой чернеют отросшие волосы. Она говорит:
— Вы пощупайте мои лимфатические узлы. Они все воспалились.
Вся рука сверху донизу исполосована царапинами. Это царапины от кошачьих когтей. Мили и мили длинных красных отметин, почти вплотную друг к другу.
Приглядевшись к ее лицу. Недостающее Звено говорит:
— Что-то ты плохо выглядишь. — Он говорит: — Язык весь черный.
И Мисс Америка роняет руку и стоит, вся обмякшая, в дверном проеме. Ее распухший черный язык облизывает губы такие же черные. Она говорит:
— Мне ужасно хотелось есть. Вчера, перед сном, я съела всю свою помаду.
Переступая через Директрису Отказ, она говорит.
— А чем это пахнет?
Пахнет сытным горячим завтраком, тостами и яичницей. Пахнет разогретым жиром. Коллективная галлюцинация, порожденная голодом. Пахнет улитками и хвостами омаров. Пахнет свежими английскими булочками.
Граф Клеветник идет следом за Недостающим Звеном, идущим следом за миссис Кларк, идущей следом за Сестрой Вид-жиланте. Все мы идем на запах — через сцену, по центральному проходу, к фойе.
Мисс Апчхи сморкается. Принюхивается и говорит:
— Это масло.
Пахнет горячим сливочным маслом.
В каждом театре живет привидение.
Теперь запах жира — призрак Товарища Злыдни — будет преследовать нас всякий раз, когда мы включаем микроволновку. Мы будем дышать ее запахом. Ее масляный сладковатый душок останется с нами уже навсегда.
Из других ароматов ощущается только запах восковницы: изо рта Матери-Природы, которая наелась ароматерапевтических свечей.
На середине прохода мы все замираем.
Где-то снаружи, едва различимо, стучит град. Или трещит автоматная очередь. Или там бьют в барабан.
Ураган дробных щелчков и ударов, набегающих друг на друга. Быстрый, негромкий треск — из фойе.
Мы стоим в черном гипсовом центре египетского зала с его тусклыми, пыльными звездами, затянутыми паутиной. Держимся, чтобы не упасть, за позолоченные спинки черных кресел. Стоим, слушаем.
И автоматная очередь, буря с градом, вдруг умолкает.
Нужно, чтобы что-то случилось.