Да, до сегодняшнего дня у Сары Брум не было никаких забот. Сиди и читай библиотечные книжки в мягких обложках. Наблюдай за колибри. Глотай свои маленькие беленькие колеса. Воплощение мечты о бессрочном отпуске, который, предположительно, никогда не закончится.
Но вот что погано: калека ты или нет, ты должен хотя бы изображать из себя калеку. Хромать или ходить с одеревенелой шеей, чтобы все видели, что ты не можешь ее повернуть. Даже при всех волшебных обезболивающих таблетках, это притворство заканчивается плачевно. Отражается на самочувствии. Если ты долгое время прикидываешься больным, ты заболеваешь по-настоящему. Ты исправно хромаешь, а потом у тебя начинает болеть колено. Уже взаправду. Ты целыми днями сидишь, не встаешь — и превращаешься в толстого рыхлого горбуна.
Американская мечта о блаженном безделье, все это быстро надоедает. И все-таки тебе платят деньги за то, что ты инвалид. Сидишь, тупо пялишься в телевизор. Лежишь в гамаке, наблюдаешь за чертовыми зверюшками. Если ты не работаешь, ты не спишь. Дни и ночи, ты всегда полусонный и полу бодрствующий, изнываешь от скуки.
Дневные телепередачи: всегда можно понять, кто их смотрит, по трем видам рекламы. Это либо клиники для алкоголиков и всякие «выведем из запоя». Либо юридические фирмы, которые прямо жаждут уладить дела по судебным искам, связанным с производственным травматизмом. Либо всякие заочные курсы с обучением «по почте», предлагающие получить диплом счетовода. Частного детектива. Или слесаря.
Если ты смотришь дневные телепередачи, вот твое новое место в жизни. Ты теперь алкоголик. Или инвалид. Или идиот. По прошествии двух-трех недель это безделье тебя достает.
Денег на путешествия нет, но копаться в земле — это не сто»? вообще ни гроша. Возиться с машиной. Сажать овощи на огороде.
И вот как-то ночью, когда уже совсем стемнело, слепни и комары вьются вокруг фонаря у меня на крыльце. Я в своем Winnebago, с кружкой горячего чая. Я уже принял викодин, и мне хорошо. Я отрываюсь от книги и наблюдаю за насекомыми за окном. И вот тогда раздается звук. Человеческий голос. Крик откуда-то из темноты, из леса.
Кто-то зовет на помощь. Пожалуйста. Помогите. Он упал и повредил спину. Упал с дерева, по его словам.
Посреди ночи, в лесу. Мужчина в коричневом костюме, горчично-желтом жилете и коричневых кожаных туфлях. Говорит, что он наблюдает за птицами. На шее висит бинокль. Этому учат на заочных курсах. Если вас заподозрят в чем-то нехорошем, говорите, что вы наблюдаете за птицами. Я предлагаю ему помочь донести портфель. Приобнимаю его за талию, и мы медленно ковыляем в три ноги обратно к свету на крыльце моего автофургончика.
Мы уже на подходе, и тут этот мужик видит мой дощатый сортир во дворе и спрашивает, можно ли туда заглянуть. А то ему надо сходить по большому. Я помогаю ему войти внутрь.
Как только дверь закрывается, и пряжка его ремня глухо стучит о деревянный пол, я открываю его портфель. И вижу там кучу каких-то бумаг. И видеокамеру. Боковая панель открывается, и внутри обнаруживается кассета. Я защелкиваю панель, и камера сама включается на воспроизведение. Крошечный экран зажигается.
И там, на экране, маленький человечек снимает заднее колесо с побитого старого «пинто».
Это я, меняю колеса на своей машине. Развинчиваю и завинчиваю гайки, снимаю и надеваю колеса.
И ничего больше. И никаких наблюдений за птицами. После пары секунд помех на экране опять появляюсь я, моя уменьшенная версия. Я, голый до пояса, поднимаю полный баллон с пропаном. Тащу его к Winnebago, чтобы поставить его на место пустого.
Если Сара хоть чем-то похожа на меня, прямо сейчас, в эту минуту, она достает хлебный нож из ящика кухонного стола. Если она принесет мне воды, подмешав к ней викодин, может быть, я отрублюсь. Прямо сейчас она рассматривает зазубренное лезвие ножа, поднеся его близко к глазам, так что глаза съезжаются к носу. Проверяет, насколько он острый. Разрезать цыпленка на порции — это проще простого. Перерезать кому-то горло — вряд ли это намного сложнее. Может быть, она накроет мне лицо старым ненужным полотенцем, и тогда у нее получится притвориться, что я — всего лишь буханка хлеба. Что она просто режет хлеб или мясной рулет, пока она не дойдет до вены, и вот тут, пока сердце качает кровь — кровь хлынет фонтаном. Прямо сейчас, в эту минуту, она убирает нож обратно в ящик.
Вполне может быть, что у нее есть электрический нож, который ей подарили на свадьбу, полжизни назад, и которым она никогда не пользовалась. Он так и лежит в подарочной коробке с подробной инструкцией, как разделать индейку… разрезать кусок ветчины… и баранью ногу.
И ни слова о том, как расчленить детектива.
Вам стоит подумать о том, что, может быть, я хотел, чтобы меня подловили.
Меня, злого и нехорошего дядю, который шпионит за бедной Сарой Брум и ее кошачьим семейством.
Также вам стоит подумать о том, что, может быть, и ей тоже хотелось, чтобы ее подловили. Нам всем нужен доктор, который вытащит нас из уютной утробы. Мы стенаем и плачем, но мы все равно благодарны Богу, который вытурил нас из Рая. Мы любим тех, кто нас судит. Обожаем своих врагов.
На всякий случай, если Сара Брум где-то рядом, снаружи, я кричу:
— Только, пожалуйста, не казнитесь по этому поводу…
На двери сортира снаружи нет никакого замка, закрыться можно только изнутри, так что я трижды обвязываю сооружение веревкой и закрепляю ее тройным бабушкиным узлом. Мужик внутри тужится и кряхтит, испражняясь в дыру, над которой сидит орлом. Шлепает себя, прибивает слепней и комаров, что летят из темноты; ему есть чем заняться, и он не слышит, как я завязываю тройной узел и забираю его портфель в автофургон, чтобы спокойно все рассмотреть.
В портфеле у детектива — компьютерные распечатки с именами, характером инвалидности и адресами. Вот они, люди с кистевым туннельным синдромом. С неспецифическими повреждениями мягких тканей в области поясницы. С хроническими болями в шейных позвонках. Тут же — название страховой компании, кормилицы инвалидов. Названия всех обезболивающих препаратов, которые выписывают человеку в каждом конкретном случае.
Я тоже есть в этом списке. Вот: Юджин Дентон. Там, в портфеле, целая пачка визиток, перетянутая резинкой. На всех визитках одно и то же: Льюис Ли Орлеан, частный детектив. И номер телефона.
Я набираю указанный номер, и сотовый телефон в портфеле начинает звонить.
Снаружи кричит Льюис Ли Орлеан. Зовет меня, чтобы я помог ему открыть дверь.
Если это поможет Саре убить меня, я расскажу ей, как он кричал, детектив. Как он рыдал, закрывая лицо руками, и рассказывал мне, что у него есть жена и трое детишек. Еще совсем маленьких. Но он не носил обручального кольца, и у него в бумажнике не было никаких фотографий.
Говорят, человек чувствует, когда на него смотрят. Ощущение такое, как будто по коже ползают муравьи. Но я ничего такого не чувствовал. В тот день я возился с машиной. Переставил колеса, проверил, не сильно ли стерлись тормозные колодки. Поменял масло с зимнего 10-10 на летнее 10-40. Там, на крошечном экранчике видеокамеры, я достал из-под фургончика полную канистру с автомобильным маслом и потащил ее к машине, держа под мышкой. Я, совершенно недееспособный, травмированный на рабочем месте шофер из отдела доставки, который клялся на суде, что я не могу даже зубы почистить нормально, потому что руки не поднимаются. Искалеченный инвалид, которому только и остается, что до конца жизни пастись на травке. Но там, на экране видеокамеры, голый по пояс — пот из подмышки стекает ручьями на канистру с маслом и расползается темно-коричневой тенью, — я мог бы сойти за циркового силача.