Я говорю: нет. Тянусь за камерой, чтобы отнять. Но слишком резко. Я говорю ей: нет. Слишком громко.
И Сара Брум пятится от меня и поднимает камеру повыше, так чтобы я не достал. Отсвет экрана лежит у нее на лице, словно мерцающий свет свечи; она улыбается и продолжает смотреть.
Она продолжает смотреть, но лицо у нее меняется, улыбка стирается, уголки рта ползут вниз, щеки западают.
Там, на экране, отснятые материалы. Сара Брум таскает мешки с компостом, скользкие белые пластиковые мешки с коровьим навозом. На каждом мешке отпечатано черными буквами: «Вес: 50 фунтов».
Она по-прежнему глядит на экран. Смотрит не отрываясь. Лицо напряженное, словно все мышцы собрались в тугой комок точно посередине. Брови. Губы. Вот они, эти злосчастные пять минут, которые положат конец ее жизни, и она это знает. Мое коротенькое ДПСК, которое снова вернет ее в рабство «синих воротничков».
Может быть, ее больная спина вдруг поправилась. Может быть, она притворялась с самого начала. Но одно очевидно: она — никакой не инвалид. С такими ручищами, как у нее, она могла бы выступать в каком-нибудь шоу с номером «Силовая борьба с крокодилами».
Сара Брум, я просто хочу, чтобы ты знала, как я тебя понимаю. Прямо сейчас, в эту минуту, когда ты читаешь инструкцию на коробке с крысиным ядом, хочу сказать тебе вот что: эта первая неделя, когда я был инвалидом, абсолютно беспомощным и ни на что не способным — она была самой лучшей за всю мою взрослую жизнь.
Вот она, мечта всех фермеров. Всех железнодорожных кондукторов и официанток, которые хоть раз в жизни брали недельный отпуск, чтобы пожить на природе в кемпинге; в один прекрасный, удачный день товарный поезд слишком быстро влетит в поворот и сойдет с рельсов, или ты поскользнешься на пролитом молочном коктейле, и все — можно жить полной жизнью, поселившись поблизости от какой-нибудь безымянной гравиевой дороги. Счастливым калекой
Это, может быть, не совсем то, что называют «хорошей жизнью», но это «вполне неплохая жизнь». Стиральная машина с сушилкой на крытом деревянном помосте рядом с трейлером. Сплошной металл в облупившейся краске, в волдырях и нарывах ржавчины.
Если бы она меня слышала, если бы она стала слушать, я бы сказал Саре Брум, где именно располагается сонная артерия. И куда лучше бить молотком по голове, чтобы наверняка.
Нет, Сара Брум просто просит меня подождать пять минут. Она выходит, а я остаюсь в сарае. Закрывается дверь. Слышно, как щелкает висячий замок.
Прямо сейчас, в эту минуту, она точит нож. Перебирает свою одежду, брюки и блузки, джинсы и свитера, ищет вещи, которые больше не будет носить.
Я жду ее, я кричу ей, что все хорошо. Что ей не надо себя казнить. То, что она сейчас делает, это правильно. Я кричу ей, что это единственный способ покончить со всем этим раз и навсегда.
* * *
Стоя за стойкой буфета в холле, Агент Краснобай говорит:
— Но она поступила умнее, эта Сара Брум.
Вместо того чтобы его убивать, она записала на видеокамеру его признание. Всю историю. Про убийство Льюиса Ли Орлеана. А потом спрятала кассету и отвезла его в больницу.
— Вот это я называю счастливым концом… — говорит нам Агент Краснобай.
Есть истории, сказал бы вам мистер Уиттиер, которые ты рассказываешь и тем самым используешь. А есть истории, которые используют тебя.
Мисс Америка держится за живот обеими руками, забравшись с ногами на желтое кресло в готической курительной комнате; сидит на корточках и раскачивается взад-вперед, ее плечи укутаны шалью. Непонятно, то ли это так вырос ее живот, то ли на ней слишком много всего надето. Она раскачивается взад-вперед, ее руки расчерчены красными линиями воспаленных следов от кошачьих когтей. Она говорит:
— Знаете, что такое ЦМВ, цитомегаловирус? Вирусное заболевание, смертельно опасное для беременных. И его переносят кошки.
— Если тебе неудобно насчет кота, — говорит Недостающее Звено, — так тебе и надо.
Держась за живот и раскачиваясь взад-вперед. Мисс Америка говорит:
— Вопрос стоял так: либо я, либо кот…
Мы все сидим во «Франкенштейновой комнате» перед камином из желтого с красным стекла. Сидим и присматриваемся друг к другу. Берем на заметку. Запоминаем все жесты, все реплики диалога. Ведем запись каждого мига, каждого события, каждого проявления чувств — поверх предыдущих.
Сидя в желтом кожаном кресле, Недостающее Звено оборачивается к Графине Предвидящей, которая сидит в кресле рядом, и говорит:
— Ну а ты здесь какими судьбами? Что натворила, кого убила?
Все старательно делают вид, будто не понимают, что он имеет в виду.
Каждому хочется быть камерой. Не объектом.
— Похоже, мы все от чего-то скрываемся, — говорит Недостающее Звено. С его длинным носом, густыми сросшимися бровями, нависающим лбом, с этой его бородищей, он говорит: — А с чего бы еще люди вдруг добровольно поедут в какое-то незнакомое место, с каким-то там мистером Уиттиером, о котором они ничего не знают?
На желтых шелковых обоях, между высокими узкими окнами с витражами, за которыми — вечные сумерки в 15 ватт, на желтых обоях Святой Без-Кишок рисует палочки, ведет счет дням. Сколько их там прошло. Держа пастельный мелок двумя пальцами, указательным и большим — других на руке не осталось, — он рисует по палочке на каждый день, когда Сестра Виджиланте включает свет.
На полу из плотно подогнанных каменных плиток Агент Краснобай катает розовое колесо-тренажер, пытаясь сбросить еще больше веса.
Печка сломана — снова. Нагреватель воды тоже сломан.
Унитазы забиты попкорном и дохлым котом. Стиральная машина и сушилка щетинятся вырванными и обрезанными проводами.
Народ писает в миски и потом выливает все это в раковину,
Или же приподнимает юбки и по быстрому писает где-нибудь в уголке, в большом зале.
Мы, в своих сказочных париках и бархатных нарядах, кое-как убиваем время в этих холодных чертогах, где каждый звук отражается эхом, где все провоняло мочой и потом. В точности как родовитые вельможи при королевском дворе пару веков назад. Все эти дворцы и замки, такие чистые и элегантные в теперешних киноверсиях, на самом деле — если вдруг кто не знает, там плохо пахло и было холодно.
По словам Повара Убийцы, кухни во французских замках располагались так далеко от королевской столовой, что еда успевала остыть, пока ее доставляли к столу. Поэтому французы и изобрели этот свой миллион густых соусов и подливок — в качестве «одеяла», сохраняющего тепло. Чтобы блюда к столу подавались горячими.
Мы нашли все предметы в нашей игре «найди и собери»:
шар для боулинга, колесо-тренажер, кота.