– Рай.
– Рай.
Элена засмеялась, когда они одновременно произнесли одно и то же слово.
– Что ж, он на самом деле хорош. Тает во рту.
– В интересах полного разоблачения, на случай, если ты считаешь меня шеф-поваром, это единственное, что я умею готовить.
– Ну, одно блюдо ты делаешь идеально, и это больше, чем некоторые люди могут сказать о себе.
Он улыбнулся и посмотрел на таблетки:
– Если приму одну из них сейчас, ты уйдешь сразу после ужина?
– Если я скажу «нет», ты объяснишь, почему такой молчаливый?
– Жесткий дипломат.
– Просто устанавливаю взаимозависимое положение. Я расскажу, что меня тяготит.
Темнота затенила его лицо, напрягая челюсть и сводя вместе брови.
– Я не могу говорить об этом.
– Конечно, можешь.
Его взгляд, теперь суровый, метнулся к ней:
– Как и ты можешь говорить о своем отце?
Элена опустила глаза на тарелку и уделила особое внимание разрезанию мяса.
– Прости, – сказал Рив – Я… Проклятье.
– Нет, все нормально. – Даже если это было не так. – Иногда я слишком сильно давлю. Сказывается работа в клинике. Не так классно, когда дело касается личного.
Вновь повисла тишина, и Элена начала есть быстрее, думая, что уйдет, как только закончит.
– Я делаю кое-что, чем отнюдь не горжусь, – вдруг произнес он.
Она подняла взгляд. На его лице отражалось отвращение, злость и ненависть, эмоции обратили его в кого-то, кого бы она испугалась, будь все несколько иначе. Ни одна из этих эмоций не была направлена на нее. Это было проявлением того, что он чувствовал по отношению к себе. Или кому-то другому.
Элена знала, что не стоит давить. Особенно, учитывая его настроение.
Поэтому она удивилась, когда он сказал:
– И это как образ жизни.
Бизнес или личное, подумала она.
Он поднял глаза:
– Здесь замешана определенная женщина.
Точно. Женщина.
Ладно, у нее не было никакого права чувствовать себя так, будто грудь сжали холодные тиски. Ее не касается, что у него уже кто-то есть. Или что он был игроком, устраивавшим этот ужин с ростбифом, свечами и соблазнением специально для, Бог знает, скольких разных женщин.
Элена прочистила горло и положила нож и вилку. Вытерев рот салфеткой, она сказала:
– Ничего себе. Знаешь, никогда не думала спрашивать, есть ли у тебя супруга. На твоей спине нет имени…
– Она не моя шеллан. И я ни капли ее не люблю. Это сложно.
– У вас есть ребенок?
– Нет, слава Богу.
– Но это отношения? – нахмурилась Элена.
– Думаю, их можно так назвать.
Чувствуя себя полнейшей беснующейся идиоткой из-за того, что так взъелась, Элена положила салфетку на стол рядом с тарелкой и одарила Рива очень профессиональной улыбкой, вставая на ноги и поднимая пальто.
– Мне пора. Спасибо за ужин.
Рив выругался.
– Мне не стоило ничего говорить…
– Если твоей целью было затащить меня в постель, то ты прав. Плохой шаг. И все же, я рада, что ты был честен…
– Я не пытался затащить тебя в постель.
– О, конечно же, нет, ведь тогда бы ты изменил ей. – Боже, почему она так расстроена этим?
– Нет, – огрызнулся Ривендж в ответ, – потому что я импотент. Поверь, если бы я мог возбудиться, постель была бы первым местом, куда бы я захотел тебя отвести.
– Проводить с тобой время все равно, что наблюдать, как сохнет краска. – Голос Лэсситера эхом отразился от сталактитов, свисающих с высокого потолка Пещеры. – Только вне домашней обстановки, – трагично, учитывая, как выглядит это место. Вы всегда такие унылые? И никогда не слышали о «Поттери Барн» [118]?
Тор потер лицо и обвел взглядом пещеру, веками служившую священным местом встречи Братства. По всей ее задней части за массивным каменным алтарем, рядом с которым он сидел, пролегала черная мраморная стена с именами всех Братьев. Черные свечи на толстых стойках отбрасывали дрожащий свет на резьбу на Древнем Языке.
– Мы вампиры, – сказал он. – Не фэйри.
– Иногда я сильно в этом сомневаюсь. Видел кабинет, в котором торчит твой король?
– Он почти слеп.
– Понятно, почему он не повесился в этом пастельном убожестве.
– Ты же вроде выступал против унылой обстановки?
– Говорю то, что приходит в голову.
– Точно. – Тор не смотрел на ангела, понимая, что зрительный контакт лишь поощрит парня. О, стойте. Лэсситеру в этом помощь-то и не требовалась.
– Ты ждешь, что тот череп на алтаре заговорит с тобой или еще чего?
– Вообще-то, мы оба ждем, когда ты, наконец, передохнешь. – Тор кинул на парня взгляд. – В любое время, когда ты будешь готов. В любое время.
– Ты говоришь приятные вещи. – Ангел прижал свой светящийся зад к каменным ступенькам рядом с Тором. – Могу я задать вопрос?
– А «нет» вообще принимается?
– Не-а. – Лэсситер поерзал и взглянул на череп. – Эта штука выглядит старше, чем я сам. Это о чем-то говорит.
Это был первый Брат, воин, с которого все началось, который отважно и упорно бился с врагом. Самый священный символ силы и цели Братства.
Лэсситер внезапно перестал выпендриваться.
– Он, должно быть, был великим воином.
– Думал, ты хотел что-то спросить.
Ангел, выругавшись, поднялся и встряхнул ноги:
– Да, то есть… как, черт возьми, вы сидите тут так долго? Мой зад меня убивает.
– Да, мозговые колики та еще заноза.
Но ангел был прав о потраченном времени. Тор сидел здесь, глядя на череп и стену с именами за алтарем, так долго, что его пятая точка не столько онемела, сколько срослась со ступеньками.
Он пришел сюда прошлой ночью, ведомый невидимой рукой, побуждаемый искать вдохновения, ясности, воссоединения с жизнью. Вместо этого он нашел лишь камень. Холодный камень. И множество имен, когда-то имевших для него значение, а теперь ставших лишь списком мертвецов.
– Это потому, что ты ищешь не в том месте, – сказал Лэсситер.
– Можешь идти.
– Всякий раз, как ты это говоришь, у меня слезы к глазам подступают.