Доктор Туше прощупывает кожу под руками. Роется в поисках узелков. В поисках рака. Он точно знает, где нужно надавить на спину, чтобы заставить тебя откинуть голову. Поддельные жемчужины глубоко тонут позади ее шеи. Его глаза, зрачки слишком разведены в стороны, и видно, что на тебя он не смотрит. Он мычит какую-то мелодию. Сосредоточившись на чем-то отстраненном. Нетрудно заметить, что он привычен к работе с мертвыми.
Сидя на столе для осмотра, разглядывая их двоих в зеркало, Мисти спрашивает:
– А что было там, на мысу?
А доктор Туше подскакивает от испуга. Поднимает взгляд, выгибая брови от удивления.
Будто какое-то мертвое тело взяло и заговорило.
– Там, на Уэйтензийском мысу, – повторяет Мисти. – Там статуи, как будто раньше это был парк. Что там было?
Глубоко прощупывая пальцем сухожилия на ее затылке, он отвечает:
– До того, как в наших краях появился крематорий, там находилось наше кладбище.
Было бы приятно, если бы пальцы не были так холодны.
Но Мисти не видела никаких надгробий.
Его пальцы прощупывают лимфоузлы у нее под челюстью, он говорит:
– Был там мавзолей, вырытый в холме, – глаза его пялятся в стену, он хмурится и продолжает. – Как минимум две сотни лет назад. Грэйс могла бы рассказать тебе больше, чем я.
Тот грот. Маленькое каменное банковское здание. Капитолий штата с причудливыми колоннами и резной аркой над входом, весь рассыпающийся, удерживаемый корнями деревьев. Закрытые железные ворота, внутри – тьма.
Головная боль, – тюк-тюк-тюк, – загоняет гвоздь все глубже.
Дипломы на выложенной в зеленую плитку стене кабинета пожелтевшие, мутнеют под стеклом. В пятнах сырости. Обгаженные мухами. «Дэниэл Туше, доктор медицины». Сжимая ее запястье в двух пальцах, доктор Туше проверяет пульс по наручным часам.
Треугольная мышца тянет вниз уголки его рта, хмуря лицо; он прикладывает холодный стетоскоп ей между лопаток. Просит:
– Мисти, прошу тебя сделать глубокий вдох и задержать дыхание.
Холодные тычки стетоскопа бродят по ее спине.
– Теперь выдох, – говорит он. – И снова вдох.
Мисти интересуется:
– Не знаете, у Питера не бывало вазэктомии? – снова глубоко вдыхает и продолжает. – Питер сказал мне, что Тэбби – чудо Господне, вот я и не сделала аборт.
А доктор Туше спрашивает:
– Мисти, сколько ты нынче пьешь?
Как же мал этот сраный городок. А бедная Мисти Мария – местная алкоголичка.
– В гостиницу приходил детектив из полиции, – сообщает Мисти. – Спрашивал, нет ли в наших краях, на острове, Ку-клукс-клана.
А доктор Туше говорит:
– Самоумерщвление твою дочь не спасет.
По речам – как ее муж.
Как ты, дорогой милый Питер.
А Мисти интересуется:
– Не спасет мою дочь от чего? – поворачивается, чтобы смотреть ему в глаза, и спрашивает. – В наших краях есть нацисты?
А доктор Туше, глядя на нее, говорит с улыбкой:
– Нет, конечно.
Идет к столу и подбирает папку с парой листов бумаги внутри. Вписывает что-то в папку. Бросает взгляд на календарь, висящий на стене над столом. Смотрит на часы и вносит записи в папку. Его почерк, – низко свисающие с линеечки хвостики букв, – подсознателен, импульсивен. Жадный, алчный, злобный, сказал бы Энджел Делапорт.
Доктор Туше интересуется:
– Так что, занимаешься в последнее время чем-то новым?
А Мисти отвечает ему – да. Она рисует. Впервые со времен колледжа, Мисти рисует, понемногу пишет картины, в основном акварели. В мансарде. В свободное время. Она установила мольберт так, чтобы видеть из окна всю береговую линию, до самого Уэйтензийского мыса. Она каждый день работает над какой-нибудь картиной. Вырабатывает из воображения. Перечень грез белой оборванной девчонки: большие дома, венчания в церкви, пикники на пляже.
Вчера Мисти работала, пока не обнаружила, что на улице темно. Пять или шесть часов попросту исчезли. Испарились, как пропавшая бельевая кладовка в Сивью. Канули в Бермудский треугольник.
Мисти рассказывает доктору Туше:
– Голова болит постоянно, но когда рисую, я не так сильно чувствую боль.
Стол у него – из крашеного металла, вроде стального верстака, такие стоят в кабинетах инженеров или счетоводов. Такой вот, с ящиками, которые выкатываются на гладких роликах и захлопываются с громом или с громким «бум». Обивка – зеленый войлок. Над ним, на стене – календарь, древние дипломы.
Доктор Туше, с его пятнистой лысеющей головой и пучком длинных ломких волос зачесанных от уха к уху, мог бы сойти за инженера. Он, в массивных круглых очках в стальной оправе, в массивных наручных часах с металлическим браслетом, мог бы сойти за счетовода. Он спрашивает:
– Ты училась в колледже, верно?
На худфаке, говорит ему Мисти. Она не закончила. Она ушла. Они переехали сюда, когда умер Гэрроу, чтобы присматривать за матерью Питера. Потом появилась Тэбби. Потом Мисти уснула, – а проснулась толстой, усталой и постаревшей.
Доктор не смеется. Трудно его винить.
– На занятиях по истории, – спрашивает он. – Ты проходила джайнистов? Джайн-буддистов?
«Не по истории же искусств», – отвечает Мисти.
Он выдвигает один из ящиков стола и вынимает желтый пузырек с пилюлями.
– Предупреждаю как могу, – говорит он. – Не подпускай Тэбби к ним ближе, чем на десять футов.
Выщелкивает крышку и вытряхивает парочку себе в руку. Это прозрачные желатиновые капсулы, из тех, что разнимаются на две половинки. Внутри каждой свободно пересыпается темно-зеленый порошок.
Послание под краской, отслоившейся с оконной рамы Тэбби: «Ты умрешь, как только с тобой покончат».
Доктор Туше подносит пузырек к ее лицу и говорит:
– Принимай их только когда больно, – этикетки нет. – Это травный сбор. Чтобы помочь сосредоточиться.
Мисти интересуется:
– А от синдрома Стендаля умирали?
А доктор продолжает:
– В основном тут зеленая водоросль, немного коры белой ивы, немного пчелиной пыльцы.
Кладет капсулы обратно, в пузырек, и защелкивает крышку. Ставит пузырек на стол у ее бедра.
– Можешь выпивать и дальше, – говорит. – Но только в меру.
Мисти возражает:
– А я только в меру и пью.
А он, отворачиваясь к столу, отзывается:
– Как скажешь.
Сраные маленькие городки.
Мисти интересуется: