– Просто невероятно.
Поднимает еще картину и спрашивает:
– Вы какими принадлежностями пользуетесь?
Какой кистью?
– Соболевой, – отвечает Мисти. – Иногда беличьей или бычьего волоса.
– Да нет же, глупая, – говорит он. – На компьютере, для набросков. Не могли же вы сделать такое ручными приспособлениями, – он стучит пальцем по замку на одном рисунке, потом стучит по коттеджу на другом.
Ручными приспособлениями?
– Вы же пользуетесь не только линейкой и циркулем, так? – допрашивает Энджел. – И транспортиром? У вас получаются точные, идеальные углы. Вы используете трафарет или лекало, верно?
Мисти спрашивает:
– Что такое «циркуль»?
– Ну, как в школьной геометрии, – объясняет Энджел, растопыривая большой и указательный палец и демонстрируя. – На одной ножке иголка, в другую вставляют карандаш, чтобы строить идеальные кривые и окружности.
Он поднимает картину с домом на склоне холма, над берегом моря, где океан и деревья переданы просто оттенками синего и зеленого. Единственный теплый цвет – желтая точка, огонек в окне.
– Эту я мог бы разглядывать вечно, – говорит.
Синдром Стендаля.
Говорит:
– Я дам вам за нее пятьсот долларов.
А Мисти отзывается:
– Не могу.
Он вынимает из портфолио еще экземпляр и спрашивает:
– А как насчет этой?
Она не может продать ни одну.
– Как насчет тысячи? – предлагает он. – Я дам вам тысячу за одну эту.
Тысяча баксов. Но Мисти все равно отвечает:
– Нет.
Глядя на нее, Энджел говорит:
– Тогда я даю вам десять тысяч за все вместе. Десять тысяч долларов. Наличными.
Мисти берется ответить «нет», но -
Энджел говорит:
– Двадцать тысяч.
Мисти вздыхает, и -
Энджел говорит:
– Пятьдесят тысяч долларов.
Мисти смотрит в пол.
– Ну почему, – недоумевает Энджел. – У меня возникает чувство, что вы ответите «нет» и на миллион долларов?
Потому что эти картины незакончены. Они не совершенны. Их нельзя показывать людям – пока нельзя. Есть еще многие, которые она даже не начала. Мисти не может продать их, потому что они нужны ей, как эскизы для чего-то большего. Они все – части чего-то, что она пока не видит. Они – подсказки.
Кто знает, почему мы делаем то, что делаем.
Мисти спрашивает:
– Зачем вы предлагаете мне столько денег? Это что – какая-то проверка?
А Энджел расстегивает змейку на сумке от фотоаппарата, со словами:
– Хочу вам кое-что показать.
Вынимает несколько металлических блестящих инструментов. Первый – пара острых прутов, которые соединяются одним концом, образуя букву "V". Второй – металлический полукруг, в форме буквы "D", размеченный дюймами по прямой стороне.
Энджел приставляет металлическую "D" к наброску с сельским домиком и говорит:
– Все ваши прямые линии – абсолютно прямые.
Прикладывает "D" к акварели с коттеджем, – а ее линии совершенны.
– Это транспортир, – поясняет он. – Им измеряют углы.
Энджел прикладывает транспортир к одному рисунку за другим, повторяя:
– Все ваши углы как один идеальны. Идеальны углы в девяносто градусов. Идеальны углы в сорок пять градусов, – говорит. – Я заметил это еще по рисунку с креслом.
Он берет инструмент в форме буквы "V" и продолжает:
– Это циркуль. Им рисуют идеальные кривые и окружности.
Тыкает острой ножкой циркуля в центр наброска углем. Вертит вторую ножку вокруг первой и комментирует:
– Каждая окружность идеальна. Каждый подсолнух и птичье гнездо. Каждая кривая – идеальна.
Энджел указывает на ее рисунки, разложенные по зеленому дивану, и говорит:
– Вы строите идеальные геометрические фигуры. Этого не может быть.
Просто на заметку, погода сегодня – в этот момент – очень, очень разозлена.
Единственный человек, который не ждет от Мисти великого художества, заявляет ей, мол, этого не может быть. Когда твой единственный друг говорит, что тебе ни за что не оказаться великой художницей, – способной художницей, со врожденным талантом, – прими пилюлю.
Мисти говорит:
– Послушайте, мы с мужем ходили на худфак, – говорит. – Нас учили рисовать.
А Энджел расспрашивает – она обводила фотографию? Мисти воспользовалась эпидиаскопом? Камерой обскурой?
Послание от Констенс Бартон – «Ты способна проделать это в уме».
А Энджел вынимает из своей сумки от фотоаппарата фломастер и вручает ей, со словами:
– Вот, – указывает на стену и просит. – Прямо здесь – нарисуйте мне окружность с диаметром в четыре дюйма.
Мисти, даже не глядя, фломастером рисует ему окружность.
А Энджел прикладывает прямой край транспортира, край, размеченный дюймами, к окружности. И на нем четыре дюйма. Просит:
– Нарисуйте мне угол в тридцать семь градусов.
Чирк– чирк, и Мисти помечает на стене две пересекающиеся линии.
Он прикладывает транспортир – а на том ровно тридцать семь градусов.
Он заказывает окружность в восемь дюймов. Линию в шесть дюймов. Угол в семьдесят градусов. Идеальную кривую в форме буквы "S". Равносторонний треугольник. Квадрат. И Мисти мгновенно все их изображает.
Если верить линейке, транспортиру, циркулю – все они идеальны.
– Видите, о чем я? – спрашивает он. Тычет ей в лицо концом циркуля и говорит. – Что-то не так. Сначала что-то не так было с Питером, а теперь – и с вами не так.
Просто на заметку: кажется, Энджелу Делапорту больше нравилось таскаться с ней, когда она была жирной сраной чушкой, и не более. Горничной из Уэйтензийской гостиницы. Закадыкой, которой можно читать лекции про Станиславского или графологию. Сначала ее поучал Питер. Теперь Энджел.
Мисти говорит:
– Я вижу только одно: вы не в состоянии смириться с тем, что у меня может оказаться такой потрясающий врожденный дар.
А Энджел подскакивает от испуга. Поднимает взгляд, выгибая брови от удивления.
Будто какое-то мертвое тело взяло и заговорило.
Говорит:
– Мисти Уилмот, вы бы себя послушали!
Энджел трясет направленным на нее циркулем и говорит:
– Это не просто талант, – указывает пальцем на идеальные окружности и углы, намалеванные на стене, и заявляет. – Это нужно показать полиции.