Грэйс кладет телефон в пустой магазинный пакет и протягивает Тэбби руку. Командует:
– Идем. Дадим твоей матери отдохнуть.
Доктор Туше стоит в дверном проеме и зовет:
– Грэйс? Можно пообщаться с тобой наедине?
Тэбби встает с кровати, а Грэйс наклоняется, чтобы зашептать ей в ухо. Потом Тэбби быстро кивает. На ней увесистое розовое ожерелье из переливчатых поддельных самоцветов. Оно такое широкое, что по тяжести на шее должно не уступать гипсу на ноге ее матери. Искристый жернов. Цепь и гиря из бижутерии. Тэбби отщелкивает застежку и несет его к кровати, со словами:
– Приподними голову.
Тянется руками Мисти за плечи и защелкивает ожерелье на шее матери.
Просто на заметку, Мисти не дура. Бедная Мисти Мария Клейнмэн знала, что на ее трусиках была кровь Питера. Но вот сейчас, в этот миг – как она рада, что не сделала аборт и не избавилась от ребенка.
Твоя кровь.
Зачем Мисти согласилась выйти за тебя – она не знает. Зачем кто-то что-то делает? Она уже тонет в постели. Каждый вздох медленней предыдущего. Ее веко-подъемным мышцам приходится трудиться все упорнее, чтобы удержать глаза открытыми.
Тэбби идет к мольберту и снимает стопку бумаги для рисования. Приносит бумагу и простой карандаш, и кладет их на одеяло около матери, со словами:
– На тот случай, если появится вдохновение.
А Мисти замедленно целует ее в лоб.
В гипсе и ожерелье Мисти чувствует себя пришпиленной к кровати. Привязанной к столбу. Как жертва. Анахоретка.
Потом Грэйс берет Тэбби за руку, и они выходят в коридор к доктору Туше. Дверь закрывается. Так тихо, что Мисти не уверена, правильно ли она расслышала. Но был тихий лишний щелчок.
И Мисти зовет:
– Грэйс?
Мисти зовет:
– Тэбби?
Мисти замедленно произносит:
– Эй? Ау?
Просто на заметку – ее заперли.
КОГДА МИСТИ ВПЕРВЫЕ просыпается после происшествия, у нее нет лобковых волос, и в ней торчит катетер, змеящийся вдоль здоровой ноги к прозрачному пластиковому пакету, который привешен на столбик кровати. Полосками белого хирургического пластыря трубка прилеплена к коже ноги.
Дорогой милый Питер, тебе незачем рассказывать, каково оно.
Снова доктор Туше поработал.
Просто на заметку – когда просыпаешься под действием лекарств, со сбритыми лобковыми волосами и чем-то пластиковым, воткнутым во влагалище – это не обязательно делает тебя великой художницей.
Если бы делало, Мисти разрисовывала бы Сикстинскую Капеллу. Вместо этого она комкает очередной сырой лист 140-фунтовой акварельной бумаги. За ее чердачным окошком солнце печет береговой песок. Шипят и бьются волны. Трепещут чайки, вися на ветру как парящие белые воздушные змеи, а детишки строят замки из песка и плещутся в набегающем прибое.
Одно дело, если бы она променяла все солнечные деньки на шедевр, но такое… весь ее день был попросту – одна поганая размазанная ошибка за другой. Даже при гипсе на всю ногу и сумочке с мочой. Мисти хочет быть на улице. Будучи художницей, ты организуешь свою жизнь так, чтобы выпадала возможность рисовать, «окно» в распорядке, – но нет гарантии того, что ты создашь вещь, стоящую всех усилий. Тебя постоянно посещает мысль, что жизнь тратится тобой впустую.
По правде говоря, будь Мисти сейчас на пляже, она смотрела бы вверх, на это окошко, мечтая писать картины.
По правде говоря, какое место не выбери – все не то.
Мисти полупривстала у мольберта, опершись на высокий табурет, выглядывая из окна в направлении Уэйтензийского мыса. Тэбби сидит в пятне солнечного света у ее ног, раскрашивая гипс фломастерами. Вот от чего больно. Хватит уже того, что Мисти провела почти все детство, укрывшись в четырех стенах, раскрашивая книжки, мечтая стать художницей. А теперь она воссоздает этот плохой образ жизни для своего ребенка. Все земляные пирожки, выпечку которых пропустила Мисти, теперь предстоит пропустить и Тэбби. Все, что положено делать тинэйджерам. Все воздушные змеи, которые не запустила Мисти, все игры в пятнашки, которые Мисти упустила, все одуванчики, которые Мисти не сорвала, – Тэбби во всем повторяет ту же ошибку.
Единственные цветы, виденные Тэбби, она находила с бабушкой, в орнаменте по ободку чайных чашек.
Через несколько недель начнется школа, а Тэбби до сих пор совсем бледная от сидения в четырех стенах.
Кисточка Мисти развозит очередную грязь на листе перед ней, и Мисти зовет:
– Тэбби, солнышко?
Тэбби сидит, царапая по гипсу красным фломастером. Резина и ткань лежат таким толстым слоем, что Мисти ничего не чувствует.
Спецовка Мисти – одна из старых голубых рабочих рубашек Питера с заржавленной клипсой из поддельных рубинов на нагрудном кармане. Поддельные рубины и стеклянные бриллианты. Тэбби принесла коробку костюмных украшений, всю кучу хлама из брошей, браслетов и распарованных сережек, которые Мисти дал Питер во время учебы.
Которые своей жене дал ты.
Мисти в твоей рубашке, и спрашивает Тэбби:
– Почему бы тебе ни побегать на улице пару часиков?
Тэбби меняет красный фломастер на желтый и отвечает:
– Бабуля Уилмот сказала – мне нельзя.
Раскрашивая, Тэбби продолжает:
– Она сказала мне оставаться с тобой все время, пока ты не спишь.
Этим утром коричневый спортивный автомобиль Энджела Делапорта подкатил на гравиевую гостиничную стоянку. Энджел вышел, в широкой соломенной пляжной шляпе, и подошел к парадному крыльцу. Мисти все ждала, что с конторки придет Полетт и скажет, мол, к ней посетитель, – но нет. Получасом позже Энджел вышел через парадный вход гостиницы и спустился по ступеням крыльца. Придерживая шляпу рукой, он откинул голову и внимательно осмотрел гостиничные окна, россыпи значков и логотипов. Корпоративные граффити. Конкурирующие бессмертия. Потом Энджел одел солнцезащитные очки, скользнул в спортивный автомобиль и уехал прочь.
Перед ней очередная рисованная грязь. Перспектива ее совсем неверна.
Тэбби сообщает:
– Бабуля сказала помогать тебе вдохновляться.
Вместо рисования Мисти бы учить своего ребенка какому-нибудь навыку – бухгалтерии, анализу затрат или ремонту телевизоров. Какому-нибудь реальному способу оплаты счетов.
Через некоторое время после отъезда Энджела Делапорта в однотонно-бежевой казенной машине округа прибыл детектив Стилтон. Он прошел в гостиницу, потом, спустя несколько минут, вернулся к машине. Он поторчал на стоянке, прикрыв глаза козырьком ладони, переводя взгляд от окна к окну, но не видя ее. Потом уехал.