Так вот оно что! Мой гость был курильщиком опиума! Он впал в полную зависимость от наркотика, который некоторые люди называют проклятьем Востока и который так много сделал в развитии знаменитого восточного фатализма; наркотик, отнимающий у человека желание есть, работать, испытывать обыкновенные житейские радости, – наркотик, отнимающий в конце концов у человека саму жизнь.
Мне стоило определенного напряжения сил не дать ему почувствовать моего ужаса и сострадания. Вместо этого я сказал:
– Ну, старина, что бы вы сказали по поводу позднего обеда?
– Если вам угодно, – рассеянно отвечал он.
– Я просто подумал, что вы проголодались.
– Проголодался? Нет.
– Ну, во всяком случае, прикажем принести нам что-нибудь. Рам Дасс, не мог бы ты подать на стол? Чего-нибудь холодного. И передай господину Ольмейеру, что у меня гость, который останется на ночь. Пусть постелят вторую кровать и все прочее.
Рам Дасс вышел, а мой гость без приглашения подошел к буфету, чтобы выпить виски. Перед тем, как налить в стакан содовой, он помедлил, как будто ему пришлось вспоминать, как именно готовят выпивку.
– Куда же вы собирались, когда безбилетником садились на корабль? – осведомился я. – Ведь наверняка уж не на Роув Айленд?
Он повернулся, пригубил виски и неподвижно уставился в окно на гавань и расстилавшееся за ней море.
– Это – Роув Айленд?
– Да. В некотором смысле это край света.
– Что?
Он взглянул на меня недоверчиво, и в его глазах я опять увидел след прежней муки.
– В переносном смысле, хотел я сказать. На Роув Айленд почти нечем заняться. Сюда ниоткуда не приезжают, разве что из тех мест, откуда прибыли вы. А откуда вы, в конце концов?
Он неопределенно махнул рукой:
– Понимаю. Да. О, вероятно, из Японии.
– Япония? Вы находились на иностранной службе?
Он взглянул на меня так пристально, точно подозревал в моих словах какой-то скрытый смысл. Потом сказал:
– А перед тем в Индии. Да, перед тем я был в Индии. Я служил в армии.
Мне стало неловко.
– Что? Как же вы оказались на «Марии Карлссон» – на том корабле, что доставил вас сюда?
Он пожал плечами.
– Боюсь, что понятия не имею. С тех пор, как я покинул… те места, откуда я возвращаюсь, все происходит точно во сне. Только проклятый опиум помогает забыть. Опиумные сны приносят меньше страха.
– Вы принимаете опиум? – формулируя вопрос таким образом, я сам себе казался ханжой.
– Так много, сколько могу достать.
– Должно быть, вы пережили нечто по-настоящему ужасное, – прямо сказал я, разом позабыв свои изысканные манеры.
В ответ он усмехнулся – больше самому себе, нежели моему любопытству.
– Да, да… Это почти лишило меня рассудка. Вы, вероятно, уже заметили. Какое сегодня число?
– 29 мая.
– Какого года?
– Ну… 1903-го.
– Так я и думал. Так и думал, – теперь он как будто защищался. – 1903-й, конечно. Начало нового сверкающего века, быть может, последнего века Земли.
Если бы это говорил какой-то другой человек, я отнес бы эти бессвязные обрывки на счет опиумного голодания, но из уст моего гостя эти путаные речи звучали до странного убедительно. Я решил, что настало время нам познакомиться и представился.
На это он отреагировал весьма своеобразно. Он поднялся со своего кресла и произнес:
– Капитан Освальд Бастэйбл, бывшего 53-го уланского полка.
Он улыбнулся собственной выходке, сделал несколько шагов и снова занял место у окна в кресле-качалке. Мгновением позже, пока я все еще пытался собраться с мыслями, он повернул ко мне голову и поглядел на меня снизу вверх с откровенной усмешкой.
– Простите, но ведь вы видите, я не в том настроении, чтобы скрывать свое безумие. Вы очень любезны, – он поднял стакан как бы в мою честь. – Я благодарен вам. Я должен попытаться вспомнить о хороших манерах. Когда-то это получалось даже недурно. Действительно, вполне приличные манеры. Я осмелился бы даже утверждать, что был неотразим.
Но я мог бы представиться вам самым различным образом. Что, если бы я сказал: «Освальд Бастэйбл, командир воздушного корабля»?
– Вы летали на воздушном шаре?
– Я летал на воздушном корабле, сэр. Корабле в девятьсот футов длиной, максимальная скорость сто миль в час! Вот видите, я же сумасшедший.
– Что ж, я бы сказал, что у вас, по меньшей мере, живая фантазия. А где вы летали на этих кораблях?
– О, почти во всех частях света.
– Я совершенно не в курсе обстоятельств. Я знаю, что получаю здесь все новости с довольно большим опозданием, однако боюсь, о таких кораблях ни разу еще не слышал. Когда вы изучили летное дело?
Затуманенные опиумом глаза Бастэйбла уставились на меня так сурово, что по спине у меня пробежала дрожь.
– Вы действительно хотели бы это слышать? – спросил он тихим, безучастным голосом.
Во рту у меня пересохло, и я подумал, не может ли он быть опасен. Я отступил поближе к шнуру, чтобы при необходимости позвонить и вызвать прислугу. Но он понял, что происходит в моей душе, потому что снова рассмеялся и потряс головой.
– Я не собираюсь нападать на вас, сэр. Но вы поймете, почему я курю опиум, почему считаю себя сумасшедшим. Да и кто, кроме сумасшедшего, стал бы утверждать, что летал по небу быстрее самого быстрого океанского лайнера? Кто, если не ненормальный, будет настаивать на том, что в 1973 году от Рождества Христова делал то-то и то-то, удалившись в будущее почти на три четверти столетия?
– А вы считаете, что с вами это действительно происходило? И никто не желает слушать вас. Именно это так вас ожесточило?
– Это? Нет! С какой стати? Мысль о моей собственной глупости – вот что терзает меня. Лучше бы мне быть мертвым, это было бы только справедливо. Вместо этого я жив лишь наполовину и не могу отличить один сон от другого, одну реальность от другой!
Я взял из его руки пустой стакан и налил ему другой.
– Послушайте! – сказал я. – Если вы хотите что-нибудь сделать для меня, то я готов выслушать все, что вы скажете. Большего я не хочу.
– Что я должен сделать для вас?
– Я бы очень хотел, чтобы вы немного поели и постарались какое-то время не притрагиваться к опиуму. По крайней мере, покуда не побываете у врача. Потом я бы очень хотел, чтобы вы доверились моим заботам. Возможно, даже вернулись бы со мной в Англию, когда я отъеду. Вы сделаете это?
– Не исключено, – он пожал плечами. – Но ваше настроение может пройти, предупреждаю вас. У меня никогда не возникало желания говорить с кем-либо о… о воздушных кораблях и всем прочем. Но история, быть может, подлежит переменам…