– Поесть, – произнес голос из Ничего. Ошеломленный, я увидел, как из туманно-голубого овала показалось лицо девушки. Это была молодая китаянка. Она улыбнулась. – Сто вы хотели бы с ладостью покушать, жентльмен? Китайское или евлопейское кушанье?
– Принесите нам что-нибудь китайское, – сказал Дутчке, даже не спросив моего мнения. – Я очень люблю китайскую кухню. Что у вас имеется?
– Мы посылаем вам выбилать.
Лицо девушки исчезло с экрана.
Несколько секунд спустя, когда мы все еще обсуждали последнее техническое чудо, в стене открылось отверстие, и мы увидели нишу и в ней поднос, заставленный всевозможными китайскими яствами. Дутчке стремительно схватил поднос и поставил его на наш стол.
Через мгновение я уже позабыл обо всем, кроме аромата закусок, от которого во рту потекла слюна. Я приступил к обеду, но снова и снова передо мной вставал один-единственный вопрос: не сон ли все это? Вдруг это всего лишь продолжение фантастического, невероятно подробного и реального сна, вызванного снадобьями Шаран Канга?
После обеда я умылся, натянул пижаму и забрался под одеяло. Кровать была самой удобной из всех, какие я когда-либо видел в своей жизни, и вскоре я уже крепко спал.
Должно быть, я проспал остаток дня и всю ночь, потому что когда на следующее утро я открыл глаза, то чувствовал себя просто великолепно! Я был уже в состоянии смотреть на события последних дней с философским спокойствием, удивлявшим меня самого. Я все еще считал Корженёвского, Дутчке, Шоу и остальных заблудшими душами, однако теперь больше не видел в них бесчеловечных чудовищ. Они действительно убеждены в том, что работают на благо людей, которых считают «угнетенными».
Я чувствовал себя таким отдохнувшим, что поневоле задался вопросом, не содержались ли и впрямь в еде наркотики? Однако когда я повернул голову, я увидел, что Дутчке определенно спал далеко не так хорошо, как я. Глаза его покраснели, и он был все еще одет. Заложив руки за голову, он мрачно смотрел в потолок остановившимся взором.
– Вы выглядите и впрямь не очень счастливым, граф фон Дутчке, – сказал я, встал и направился к ванне.
– Откуда взяться поводу для счастья, мистер Бастэйбл? – он резко, хрипло хмыкнул. – Я сижу здесь взаперти, в то время как должен давно находиться в пути и выполнять свой долг. Не вижу никакого смысла в театральных революционных позах, которые обожает Шоу. Революционер должен быть молчаливым, незаметным и осторожным…
– Но вы тоже не вполне неизвестная персона, – заметил я и чуть отступил, потому что на меня брызнуло из-под крана горячей водой. – Ваш портрет часто украшает газетные страницы. Ваши книги находят широкое распространение, если я правильно понимаю.
– Я имел в виду не это, – он посмотрел на меня, потом закрыл глаза, как будто хотел забыть о моем присутствии.
Меня немного позабавило это соперничество среди анархистов – или социалистов, или коммунаров или как там еще им взбредет себя называть. У каждого, похоже, своя собственная мечта, как следует преобразить мир, и каждый яростно отвергает любую другую версию. Если бы им удалось прийти к единству хотя бы в нескольких пунктах, подумалось мне, им удалось бы добиться куда большего.
Я вытер лицо и выглянул в окно. Шоу достиг выдающихся успехов. В розовом саду я видел детей различного возраста и разных национальностей. Они играли и весело смеялись, бегая на солнышке. А по дорожкам прогуливались мужчины и женщины. Они беседовали друг с другом в приятнейшем спокойствии; их лица часто озарялись улыбками. Некоторые из них явно составляли супружеские пары, и я видел довольно много цветных, связанных брачными узами с людьми белой расы. Это ни в коей мере не шокировало меня, как, возможно, следовало бы ожидать от англичанина. Напротив, мне это показалось весьма естественным.
Я думал о том, как, по словам Шоу, назывался этот город. Город Рассвета Демократии, Город Равенства. Но было ли подобное равенство возможно во внешнем мире, за пределами этого города? Разве город мечты Шоу не был искусственным проектом, основанным на голой теории? Я высказал эти мысли Дутчке (тот снова открыл глаза) и добавил:
– Да, он выглядит совершенно мирным. Но разве этот город создавался не точно таким же пиратством и убийствами, как Лондон?
Дутчке пожал плечами:
– Не вижу особого смысла рассуждать о целях Шоу, – он помолчал некоторое время и лишь затем продолжил: – Но, если честно, я полагаю, уже сейчас можно сказать, что Город Восходящего Солнца – это начало. Он построен в соответствии с представлениями Будущего. Лондон означает конец – это финальная концепция умирающей идеологии.
– Что вы хотите этим сказать?
– Европа вымечтала все свои мечты. У нее нет будущего. Будущее находится здесь, в Китае, в стране, обладающей новой мечтой. Будущее есть у Африки и Индии, оно – на Среднем и Дальнем Востоке. Быть может, даже в Южной Америке. Европа при смерти. С одной стороны, я скорблю об этом. Но прежде чем умереть, она успеет оставить свои идеи тем странам, которые поработила…
– Вы хотите сказать, что мы вырождаемся?
– Если вам угодно, – да. Но я выразился не так.
Поскольку я не вполне мог следовать ходу его мысли, то отказался от этого. В ногах кровати я нашел мою одежду свежевыстиранной и отутюженной и надел ее.
Спустя несколько минут в дверь постучали, и вошел очень старый человек. Его волосы были совершенно белыми, и он носил длинную, тонкую бородку на китайский лад. На нем был простой полотняный костюм. Старик опирался на трость. Он выглядел так, словно ему было лет сто, и он многое повидал в этом мире. Он заговорил тонким хрипловатым голосом, в котором звучал сильный – как я установил – русский акцент.
– Доб'ое ут'о, молодой человек. Доб'ое ут'о, Дутчке.
Дутчке вскочил с кровати, его мрачное настроение мгновенно улетучилось, так он засиял.
– Дядя Владимир! Как дела?
– Очень неплохо, хотя в последнее в'емя стал довольно вялым. Воз'аст.
Старик уселся в удобное кресло. Дутчке познакомил нас.
– Мистер Бастэйбл, это Владимир Ильич Ульянов. Он был революционером уже тогда, когда мы с вами еще не родились!
Я не стал поправлять его в этом вопросе, вместо этого просто протянул руку старому русскому.
Дутчке засмеялся:
– Мистер Бастэйбл – убежденный капиталист, дядюшка. Он ужасно порицает всех нас. Называет анархистами и убийцами!
Ульянов беззлобно хихикнул:
– П'епотешно всегда слышать, как убийца на'одных масс обвиняет того, кого 'ассмат'ивает как объект уничтожения. Я никогда не забуду тысячи обвинений, кото'ые навешивали на меня в 'оссии в двадцатые годы, п'ежде чем мне п'ишлось удалиться в ссылку. В то в'емя п'езидентом был Ке'енский. Он все еще у дел?