Я — морская волна;
Я — рокот прибоя;
Я — семь ратей;
Я — бык могутный;
Я — орел на вершине;
Я — солнечный лучик;
Я — прекрасный цветок;
Я — вепрь бесстрашный;
Я — лосось игривый;
Я — озеро тихое;
Я — ловкач-лицедей;
Я — великий воитель.
Словно бог принимаю любую форму
Так куда же идти?
Где держать нам совет
На вершине горы или в тихой долине?
Где наш край, где наш дом?
Где обрящем мы мир?
Не в стране ль заходящего солнца?
Родниковой воды кто ключи отворит?
Рыбу кто призовет из пучины морской?
Лик Земли кто изменит,
И возраст Луны кто подскажет?
Услышьте же, люди!
За обиды свои отомстим мы копьем,
Предрекаю я нашу победу.
Вижу свет вдалеке, вижу мир и покой.
Это я, Эмергин, говорю вам.
Бард заканчивал балладу песней собственного сочинения, призванной как-то пояснить смысл слов Эмергина.
Множество форм принимал я, пока своей не нашел.
Был я клинка острием,
Каплей дождя и светлой звездою,
Словом заглавным в начале книги,
Светом лампады, мостом через реку.
Орлом я парил, плыл лодочкой утлой;
Был арфы струною, щитом и мечом,
Пеной морской, полководцем великим.
Где только я не бывал
И кем только не был!
Казалось, в этих древних песнях Корум слышит отзвук своей собственной судьбы, раскрытой пред ним Джерри-а-Конелем, — ему суждено рождаться вновь и вновь, ибо он должен участвовать во всех войнах, что ведут смертные, будь то мабдены, вадаги или еще какая-то иная раса. Ему было назначено освобождать смертных из-под власти богов (существовало мнение, что богов этих творят сами смертные).
Баллады напоминали Коруму некоторые из его снов, где он был миром, а мир был им, где он был в мире, а мир был в нем, где все обладало равной ценностью — живое и неживое, одушевленное и неодушевленное. Скалы, деревья, кони, люди все были равны. Подобных верований придерживались многие мабдены из народа короля Маннаха. Если бы сюда забрело существо из мира Корума, оно приняло бы их за примитивное поклонение природе; однако Корум понимал, что верования эти несут в себе нечто куда большее. Крестьяне Туха-на-Кремм Кройх просили прощения у камня, прежде чем перенести его в другое место; к земле, скоту и плугу они относились с тем же почтением, что и к отцу, жене или другу.
Жизнь Туха-на-Кремм Кройх подчинялась строгому величественному ритму, который нисколько не влиял на ее непосредственность, оставляя в ней место и для радости и, порою, для гнева. Корум был горд тем, что он защищает этот народ от Фой Мьёр, ибо Фой Мьёр угрожали не просто жизни мабденов, но чему-то неизмеримо большему — великому Спокойствию этого мира.
Туха-на-Кремм Кройх не были свободны от гордыни, тщеславия и прочих пороков, но они с величайшей терпимостью относились и к порокам иноплеменников. По странной иронии судьбы, вадаги — или сидхи — в пору заката их цивилизации придерживались подобных же воззрений, чем не преминули воспользоваться предки нынешних мабденов. Неужели достижение высокой степени развития делает народ или расу беззащитными перед теми, кто менее развит? И если это так, то о каком Космическом равновесии можно говорить? Корум решил никогда не вспоминать об этом, — после того, как он встретился с Повелителями Мечей и раскрыл смысл собственной судьбы, рассуждения о природе Космоса утомляли его.
В Кэр-Малод прибыл нежданный гость. Это был король Файахэд. Он не испугался пуститься в долгое путешествие по гибельным водам западных морей. Взмыленный конь, на котором скакал его посланник, остановился на самом краю широкого рва, окружавшего Кэр-Малод Посланник был одет в нежно-зеленые шелка; латы и шлем его были серебряными. На плечи была накинута мантия, разбитая на четыре квадратных поля — желтое, голубое, белое и пурпурное. Запыхавшийся посланник известил стражей, стоявших на привратных башнях, о цели своего прибытия. Корум, прибежавший на его голос с другого конца крепости, изумился виду гостя — в здешних краях так никто не одевался.
— Я — человек из свиты короля Файахэда! — громко возвестил посланник. Наш король прибыл к вашим берегам. — Он показал рукой на запад. — Наши корабли уже причалили. Король Файахэд просит своего брата короля Маннаха не отказать ему в гостеприимстве.
— Жди у ворот! — ответил страж. — Мы передадим сказанное королю Маннаху!
— Так поспеши же. Только за стенами вашей крепости мы будем чувствовать себя в безопасности. Многое слышали мы о бедах, подстерегающих людей в этих землях.
Стоя на сторожевой башне, Корум удивленно рассматривал незнакомца.
На башню взошел сам король Маннах.
Король был крайне изумлен.
— Файахэд? Для чего он прибыл сюда? — тихо бормотал он.
Наконец, король обратился к гонцу:
— Мы всегда рады приветствовать короля Файахэда в нашем городе. Но что заставило вас покинуть Туха-на-Мананнан и прибыть сюда? Неужели и вы подверглись нападению Фой Мьёр?
Гонец никак не мог отдышаться. Он покачал головой.
— Нет, господин. Мой повелитель желает говорить с тобой. О том же, что вам удалось сбросить с себя ледяное ярмо Фой Мьёр, мы узнали совсем недавно.
Мы прибыли к вам, не оповещая об этом заранее, — мы очень спешили. Король Файахэд хочет испросить у вас прощения за это.
— Передай своему королю, что прощения у него прошу я — ибо мы не сможем принять его как подобает. Мы благодарны ему за этот визит, и с нетерпением ждем его самого.
Одетый в шелка рыцарь поклонился, развернул коня и поскакал по направлению к морю. Еще долго были видны его мантия, развевавшаяся на ветру, его серебряный шлем и драгоценная сбруя скакуна, ярко сверкавшая на солнце.
Король Маннах рассмеялся.
— Думаю, мой друг Файахэд понравится тебе, Принц Корум. Он расскажет нам о том, что происходит в западных королевствах. А я-то думал, что они уже погибли…
Король Маннах развел руками и повторил:
— А я-то думал, что они уже погибли. Врата Кэр-Малода распахнулись и из темного тоннеля появилась целая процессия рыцарей, знатных господ и дам с пиками, разукрашенными флажками. Золотые пряжки их парчовых плащей были инкрустированы аметистами, бирюзой и перламутром; многоцветная эмаль круглых щитов сплеталась в сложные орнаменты; ножны клинков блистали серебром, сапоги — золотом. Высокие статные девы восседали на конях. Гривы и хвосты скакунов были украшены разноцветными лентами. Рыцари все как один носили усы — от огненно-рыжих до пшеничных. Длинные волосы либо падали на плечи, либо были собраны в узел золотыми, бронзовыми или стальными заколками, украшенными каменьями.