И возьми мою боль | Страница: 48

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

— Нужно все проверить, — настойчиво сказал Стольников.

— Сколько можно проверять, — разозлился его собеседник, — два дня уже не можем найти Ираду. Два дня. Где она спала? Что она ест? С кем встречается?

Что я ее отцу скажу, когда он встанет? Он спросит меня, где ты был. Почему ничего не сделал?

— Мы ее ищем, — коротко ответил Стольников, — ищем по всему городу.

— Поэтому она бегает и в нее стреляют.

— В нее никто не стрелял. Они стреляли в сотрудников милиции, — уже с трудом сдерживаясь, сказал Стольников, — убили двоих офицеров. И сами потеряли своего человека. Но в девушку никто не стрелял.

— Ты, кажется, больше думаешь об офицерах, чем о девушке.

— До свидания, — Стольников вышел, не попрощавшись. Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит, зло подумал Адалят. Но ничего не стал говорить. Сначала нужно найти Ираду, укрепить свои позиции. А уже потом незаметно и без лишнего шума убрать такого строптивца, как Стольников. Он достал четки и улыбнулся. Пусть пока чувствует себя независимым. Когда придет время, и ему подрежут крылья.

Глава 20

Сыроежкин сидел в автомобиле, зажатый с двух сторон боевиками Филиппа Кривого. Он обреченно смотрел, как их автомобиль следовал за машиной, где находились Мироненко и трое его людей. В автомобиле, где ехал Сыроежкин, сидели сразу четверо боевиков, и сбежать было не только невозможно, но и опасно. Они подъехали к дому Наума, и Сыроежкин закрыл глаза. Почему он все сделал так глупо? Почему он вчера не взял эти часы и не заплатил девушке ее сто долларов?

Почему вообще не выгнал эту девушку из своего магазина? Нужно было прогнать ее, и тогда бы он сейчас не сидел между этими мордоворотами.

Люди часто склонны менять местами причину и следствие. Сыроежкин считал, что виновата девушка, из-за которой он оказался у боевиков Филиппа Кривого. На самом деле его собственная алчность в конце концов и погубила его.

Случилось то, что должно было случиться. Но когда они приехали к дому Наума Киршбаума, в Сыроежкине проснулось нечто похожее на совесть. Он знал старика много лет. И знал, что тот никогда и ни при каких обстоятельствах не выдаст девушку. Не выдаст хотя бы потому, что он просто не может знать, куда именно она от него сбежала.

Но бандиты ему наверняка не поверят. А если они ему не поверят… И он не сможет рассказать, где конкретно находится девушка… Что будет дальше, Сыроежкин примерно себе представлял и от этого нервничал еще больше, судорожно ерзая между зажавшими его бандитами.

Из первой машины с трудом вылез массивный Мироненко. Он махнул рукой, не разрешая боевикам подняться вместе с ним. Мироненко тоже много лет знал Наума Киршбаума и решил, что прежде сам поговорит с ним один на один. А если не сработает, то тогда в квартиру поднимутся и другие.

Он поднялся на нужный ему этаж, вышел на лестничную клетку, позвонил. И услышал шаркающие шаги старого человека.

Совсем сдает старик, с улыбкой подумал Мироненко, ему уже, наверно, за восемьдесят.

Дверь открылась. Наум знал своего гостя в лицо.

— Ну здравствуй, Григорий, — сказал он, внимательно глядя на Мироненко.

— В дом пустишь? — спросил Мироненко.

— Это смотря с чем ты пришел. Если с добром, то милости прошу. А если нет…

— С добром, с добром, — засмеялся Мироненко, входя в квартиру.

Он не знал, что после того, как Сыроежкин позвонил ему и тут же поехал на встречу, старик несколько раз звонил к сыну своего друга. И, не застав Леши дома, понял, куда именно тот мог поехать. Просчитать варианты для ювелира, отлично знакомого с этим миром, было нетрудно. Он сразу понял, что Леша Сыроежкин мог позвонить и поехать только к Мироненко.

И тогда Наум пошел в свой кабинет и начал молиться. Он просил бога помочь ему сделать выбор. Помочь ему сделать правильный выбор. А после этого он снова позвонил Сыроежкину. И тот опять не ответил. Теперь у Наума уже не оставалось сомнений. Он принял душ, надел чистое белье и уже собирался ухо дать, чтобы спасти несчастную душу Леши Сыроежкина, когда дверь позвонили.

Старик не верил своим глазам. К нему приехал сам, Григорий Мироненко.

Наум Киршбаум был очень опытным человеком. Но он не мог понять, что произошло.

Почему Мироненко приехал к нему? Почему просто не отобрал часы у Сыроежкина Значит, дело было не в часах, подумал старик ювелир.

Он провел гостя в гостиную, посадил за стол. Достал из старинного комода высокий графин с розовой жидкостью.

— Это хороший ликер, — сказал он, — из лепестков розы.

— Знаю, — засмеялся Мироненко, — твой фирменный. Говорят, его нужно готовить пятнадцать лет. И как ты умудряешь все рассчитывать на пятнадцать лет.

Я бы не смог быть таки терпеливым.

— У нас профессия такая, Григорий, — сказал старик, разливая ликер, — быть терпеливыми.

— Твое здоровье, — поднял рюмку Мироненко.

— И твое, — сказал старик. Обе рюмки были выпиты до дна.

— Хорошая настойка, — крякнул Мироненко.

— Зачем ты пришел, Гриша? — спросил Наум. — Ты не был у меня уже больше десяти лет.

— Навестить старого друга, — усмехнулся Григорий, — тем более что я не был здесь больше десяти лет, как ты сам говоришь. Может, мне захотелось тебя просто увидеть.

— Ты не тот человек, который ходит к старым друзьям. Прости, Гриша, но я привык говорить открыто. Мне нужно знати зачем ты пришел.

Вместо ответа Мироненко достал часы. Положил их на стол — Ты видел эти часы? — спросил он.

— Да, — кивнул Наум, поправляя бороду. Теперь он не сомневался, что все его расчеты были правильными. Сыроежкин конечно, позвонил Мироненко и повез ему часы. Но почему тот не стал покупать часы? Или просто их не отнял? Почему он приехал с часами к нему? Ведь Мироненко и сам вполне мог оценить их стоимость.

— Как они к тебе попали, Наум?

— За ними есть след?

— Небольшой, — улыбнулся Мироненко.

— Я брал их чистыми, — твердо сказал Наум. — Мне их принесла одна девушка.

— Но ты ведь понял, что это очень дорогие часы.

— Конечно, понял. И сразу сказал, что они очень дорогие.

— Кому? — быстро спросил Мироненко. — Кому ты сказал, что они дорогие?

— Той самой девушке, которая их принесла. Вернее, сказал в ее присутствии. Ты ведь меня знаешь, Гриша, я работаю на процентах.