Впрочем, возбужденная толпа, как ни странно, наступать не спешила, так что между ее передними рядами и стоявшими полукругом альдами даже образовалось свободное пространство — полоска «ничьей» земли.
— В воздухе висел жуткий запах гари, — рассказывал Оррек. — Ужасная вонь! Просто дышать было нечем! К тому же толпа поднимала ногами мелкую черную пыль, смешанную с хлопьями сажи и пеплом. Я невольно обратил внимание на какой-то странный предмет, возвышавшийся над тревожно гудевшей и копошившейся толпой; он был похож на нос корабля, истерзанного бурей и затонувшего. Лишь через некоторое время я догадался, что это останки большого шатра, с остова которого свисают обгоревшие клочья ткани. А еще в этом людском море постоянно образовывались некие водовороты — в тех местах, где лежали люди, убитые, раненые или затоптанные во время прорыва на площадь, и одни люди спешили поскорее пройти мимо, а другие останавливались и старались как-то защитить лежавших. И шум стоял ужасающий! Я и не знал, что человеческие существа способны издавать такие звуки. Это был какой-то немыслимый неумолчный рев или вой…
В общем, решив, что не сможет заставить себя пойти дальше, Оррек остановился, глядя на беснующуюся толпу. Голова у него шла кругом, душу начинала охватывать паника. Офицеры, стоявшие рядом, тоже явно были испуганы и чувствовали себя весьма неуверенно, но бросать своего ганда не собирались. Только все время кричали: «Смотрите! Это ганд Иораттх! Он жив!»
И солдаты, стоявшие внизу, стали оборачиваться и кричать, увидев ганда: «Он жив! Жив!»
А Иораттх все сердился и твердил несшим его офицерам: «Да отпустите же меня, наконец!» В итоге те подчинились, и ганд, крепко опершись одной рукой о плечо одного из офицеров, а второй — о плечо Тирио, сумел сделать пару шагов и выйти вперед, хотя лицо его при этом исказилось от боли. Повернувшись к толпе, он слушал приветственный рев своего войска, на какое-то время заглушивший даже рев толпы. Вскоре, впрочем, толпа зашумела с новой силой, выкрикивая: «Смерть тирану!», «Смерть альдам!», и голоса самих альдов совершенно потонули в этом шуме. Иораттх поднял руку. И столь велик был авторитет этого человека, едва стоявшего на ногах, оборванного, обожженного, дрожавшего от слабости, что над площадью тут же повисла мертвая тишина.
— Воины Асудара! Жители Ансула! — обратился он к собравшимся на площади, но поврежденное в дыму и огне горло подвело его, и слова эти прозвучали слишком тихо. Люди в дальних рядах не могли его расслышать. Один из офицеров шагнул было вперед, но Иораттх приказал ему вернуться на место. — Пусть лучше скажет он! — И ганд указал на Оррека, жестом приглашая его выйти вперед. — Его они слушать будут! Поговори с ними, поэт. Успокой их.
Увидев Оррека, толпа взревела с новой силой. Люди выкрикивали: «Леро! Леро! Свобода!», и Оррек тихо сказал Иораттху:
— Я буду говорить только как представитель народа Ансула.
Ганд кивнул и нетерпеливо отмахнулся.
Тогда Оррек поднял руку, призывая людей к молчанию, и над огромной толпой повисла тишина, исполненная все же гнева и недовольства.
Нам Оррек сказал, что в эту минуту понятия не имел, что именно скажет и какие выберет слова; он и потом своей речи толком не сумел вспомнить. Зато другие хорошо ее запомнили и чуть позже записали. Вот примерно как она выглядит в одной из таких записей:
«Жители Ансула, мы своими глазами видели, как ожил давно пересохший источник, как вновь забила вода в Фонтане Оракула. Мы слышали, как заговорил давно молчавший голос. Оракул призывал нас дать свободу. И мы поступили, как он велел: мы дали свободу и хозяину, и рабу. И пусть жители Ансула знают: у них нет никаких рабов; пусть они знают, что у них нет никаких хозяев. Пусть альды блюдут мир, тогда и Ансул будет поддерживать с ними мирные отношения. Пусть они ищут с нами не войны, а сотрудничества, и мы станем с ними сотрудничать, станем их союзниками. И в качестве живого свидетельства, живого символа того, что подобные мирные отношения и подобное сотрудничество возможны, представляю вам Тирио Актамо, уроженку и жительницу Ансула, жену ганда Иораттха!»
Если слова Оррека и застали ганда врасплох, то на его избитом, истерзанном, грязном лице эта растерянность никак не отразилась. Он безупречно владел собой, хотя, по сути дела, едва держался на ногах, опираясь на плечо Тирио. Он продолжал стоять с нею рядом и когда она обратилась к толпе. Голос ее, чистый, звонкий, полный мужества, был все же так хрупок, что, казалось, вот-вот сорвется, и люди на площади совсем притихли, слушая ее, хотя с близлежащих улиц по-прежнему доносился неумолчный, хриплый рев.
— Я готова вновь и вновь благословлять богов Ансула, если они одарят нас долгожданным миром, — сказала Тирио. — Это наш город, так давайте же управлять им так, как управляли всегда, — мирно и в соответствии с нашими законами! Давайте вновь станем свободными людьми! И тогда наши боги — Леро, Энну, Глухой Бог и все остальные — нас не оставят!
И вслед за ее словами где-то в толпе вновь нараспев зазвучало «Леро! Леро!», а потом вперед вышел какой-то человек и крикнул ганду и окружавшим его офицерам:
— Верните нам наш город! И Дом Совета!
Свидетели его выступления вспоминали потом, что это был, пожалуй, самый опасный момент: если после этих слов толпа ринулась бы вперед, все сметая на своем пути в стремлении немедленно захватить Дом Совета, столкновение с альдами стало бы неминуемым, а их воины, как известно, сражаются до последней капли крови. Побоище предотвратил не кто иной, как Иораттх. Он хриплым шепотом что-то говорил своим офицерам, а те уже в полный голос выкрикивали его приказы, которые тут же подкреплялись призывными звуками труб. Всех солдат стали поспешно выводить из Дома Совета на свободное пространство у его восточной стены, а парадное крыльцо, к которому уже вплотную подступила обезумевшая толпа, полностью освободили. По словам Оррека, всех спасла именно дисциплинированность альдов — причем спасла не только самих альдов, но сотни мирных жителей, которые, несомненно, погибли бы, если бы столкновение все же произошло. Ганд, правда, сразу приказал своим воинам опустить оружие, и после этого ни один солдат действительно меча не поднял, даже если его толкали и били возбужденные горожане, полные жажды мщения.
Чтобы не оказаться смятыми толпой, Оррек и Пер Актамо все это время оставались с теми офицерами, которые, вновь подхватив ганда на руки, бегом перенесли его в восточную часть площади, где уже строилось войско. Тирио, Пер и Оррек последовали за ними. Для Иораттха где-то разыскали носилки. Но как только его на них уложили, он тут же призвал к себе Оррека и шепнул ему:
— Отлично сказано, поэт! — Он сделал какое-то слабое движение рукой, точно пытаясь отдать честь, а потом прибавил: — Только я, к сожалению, не уполномочен заключать союз с Ансулом.
— А хорошо бы тебе получить такие полномочия, господин мой, — промолвила Тирио Актамо своим серебристым голоском.
Старый ганд поднял на нее глаза. Он явно впервые сумел как следует разглядеть, какими кровоподтеками и ссадинами покрыто ее лицо, как страшно заплыл поврежденный глаз и какое жуткое зрелище представляет собой ее голова — особенно в тех местах, где волосы у нее вырывали клоками. Это настолько его потрясло, что он сел, гневно сверкая глазами, и потрясенно прошептал, хотя, видимо, ему больше всего хотелось закричать: