С трудом оторвав взгляд от запеченной в глине форели, Темуджин сглотнул горькую слюну и сжал кулаки. Он понимал, что Таргитай издевается над ним. Понимал, но ничего не мог сделать.
— Ну, что же ты стоишь? Бери, угощайся. Или ты вовсе не Есугеева семени? — вкрадчиво спросил хан. Братья и жены Таргитая засмеялись, даже старуха-вдова изобразила на сморщенном лице улыбку.
Темуджин молчал.
— Быть может, ты желаешь сесть с нами, как и подобает родичу? — в голосе хана прорезались угрожающие нотки. Его начинало злить упрямое молчание мальчика. — Тогда проходи сюда. Ты — гость, сын возлюбленного брата моего, да будут предки к нему благосклонны. Садись по правую мою руку, прими чашу с кумысом, мясо и лепешку… Ну, Темуджин!
Темуджин молчал.
— Или ты хочешь сразу сесть вот здесь, на расшитом ханском войлоке? — Таргитай перестал улыбаться. Смолкли и пирующие. Теперь все смотрели только на Темуджина.
Темуджин молчал.
— Ты, одетый в рубаху из шкурок сусликов нищий оборванец — ты хочешь стать ханом?! — заревел Таргитай-Кирилтух. — Этому тебя научила твоя потаскуха-мать? Запомни, щенок: женщины не должны вмешиваться в дела мужчин! Их удел — ублажать нас, готовить пищу и растить детей. Я сам воспитаю тебя, Темуджин. Ты будешь жить вместе с моими холопами. А теперь бери лепешку — и убирайся!
Темуджин молчал.
Люди вокруг зашевелились. Кто-то негромко засмеялся, кто-то отчетливо произнес:
— Слаб этот Темуджин против своего отца. Тот бы не стерпел, когда оскорбляют его мать. Может он и правда не Есугеева семени?
Мальчик поднял голову и сквозь спутанные волосы посмотрел в выпученные глаза Таргитай-Кирилитуха. Вновь воцарилось молчание, нарушаемое лишь треском еловых поленьев. Темуджин шагнул вперед и изо всех сил ударил ногой по серебряной тангутской чаше с кумысом. Белая жидкость залила кушанья, с шипением растеклась по земле.
— Ты не родич мне! — крикнул Темуджин. — Ты — трусливый пес, лающий только когда рядом нет волков! Обманом захватил ты все, что по праву принадлежит мне и семье моей! Мой прадед Хабул…
Хан не дал ему договорить. Зарычав, Таргитай-Кирилтух вскочил, выдернул нож из деревянного блюда и, наступив в миску с творогом, бросился к мальчику. Темуджин попытался сопротивляться, но где было десятилетнему мальчику справиться с взрослым мужчиной? Таргитай легко опрокинул его, свалил на землю, поставил ногу в тяжелом сапоге на грудь.
— Волчонок! Я вырежу тебе печень и скормлю ее собакам! Я выну твои легкие и брошу их стервятникам! Я вырву твое сердце, съем его — и больше не будет никакого Темуджина!
Он занес руку с ножом над головой мальчика — но замер, потому что ветер донес от крайних юрт тревожные крики. Следом послышался конский топот и в костровой круг влетел взмыленный серый жеребец. Со спины его на землю упал шаман Мунлик. С трудом подняв обветренное лицо, он закричал Таргитай-Кирилтуху:
— Остановись! Страшная опасность угрожает тебе, хан!
В следующий миг все тело шамана скрутила судорога. Перевернувшись на спину, он начал кружиться, вздымая ногами пыль и выкрикивая слова:
— Вечное Синее небо! Предки наши! Духи земли и воды! На священной горе Бурхан! Говорили мне!
— Пророчество, пророчество! — зашептались в толпе. Таргитай-Кирилтух опустил руку с ножом, однако не спешил снимать ногу с груди Темуджина. Мальчик, задыхаясь, пытался сдвинуть ее, но силы окончательно оставили его.
На покрытых запекшейся коркой губах шамана выступила пена. Не переставая вертеться на земле, он ударил раскрытыми ладонями в пыль — как в бубен.
— Они говорили! Кто прольет священную кровь потомка Хабул-хана! Будет навеки проклят! И род его пресечется! И смерть настигнет его в тот же миг! Так говорило Вечное Синее небо! Так говорили предки! Так говорили духи земли и воды!
Шаман захрипел, согнулся пополам, обнял колени руками и замер. Поднятая им пыль медленно оседала, толстым слоем покрывая его неподвижное тело. Вдова Амбагая поднялась с места и просеменила к старику. Упав перед ним на колени, она что-то горячо зашептала, сжимая обеими руками висящую на груди амулетницу. К ней присоединились несколько старух. Они подняли впавшего в забытье шамана и унесли в ханскую юрту.
Таргитай-Кирилтух выругался и с досадой отшвырнул нож. Он стоял над Темуджином, как медведь-шатун над олененком и злая усмешка кривила его рот.
— Что ж, я не стану проливать кровь этого волчонка. Вечное Синее небо будет довольно, — проговорил хан и дернул себя за бороду. — Принесите кангу!
В собравшейся у костров толпе кто-то вскрикнул, женщины заплакали. Все знали: колодка-канга — это хуже честной и быстрой смерти. Это позор, это мучения, и лишь потом — неизбежная гибель от голода и жажды.
Нукеры подняли Темуджина. Его руки и голову всунули в отверстия между двух потемневших от времени досок. Таргитай-Кирилтух самолично затянул мокрые кожаные ремни. Когда кожа высохнет, ремни сожмутся и снять кангу можно будет только с помощью остро заточенного ножа. Наказанный таким образом человек не может самостоятельно есть, пить и спать.
— Отпустите его! — приказал хан.
Пошатываясь — тяжелая канга тянула к земле — Темуджин обвел безумным взглядом лица стоящих вокруг него людей и плюнул на толстый живот Таргитай-Кирилтуха, обтянутый китайским шелком. Тот захохотал, уперев руки в бока.
— Да ты не волк, ты верблюд! Ступай в степь, там твое место. Эй, монголы! Своею ханской волей под страхом смерти я запрещаю давать Темуджину, сыну Есугея, питье и пищу, а также оказывать всяческую помощь!
Нетвердо ступая, мальчик прошел сквозь расступившихся людей, и вскоре селение осталось позади. Перед ним лежала ночная степь. Было холодно, ветер шумел бурьяном. Над головой мальчика высыпали крупные звезды, где-то лаяла лисица-корсак.
— Вечное Синее небо, не оставь мою мать и братьев!.. — прошептал Темуджин.
Не разбирая дороги, он двинулся в темноту…
— Э, Артамон? Ты спишь, что ли? — Витек трясет меня за лечо.
— Все… все нормально! — я наливаю себе рюмку водки, выпиваю без тоста. Все же страшно жить вот такой, двойной жизнью — здесь и там, в прошлом…
— Пугаешь ты меня, — качает головой Витек.
— Я сам себя пугаю, — смеюсь я.
Юный Темуджин с колодкой на шее уходит куда-то в сторону, растворяется.
— Может тебе к врачу надо?
— Точно…
Встаю из-за стола.
— Ты куда? — пугается Витек.
— К врачу.
— Не, ну серьезно?
— Если серьезно, то умыться.
— Хочешь, я с тобой пойду? — проявляет ненужную заботу Витек.
— Я справлюсь. Честно! — улыбаюсь я, прижав руку к груди, в знак благодарности.