А Бойша все пел, и медный звонник итера гудел в наступающей ночи чарующе и тревожно.
Так был фуб он и крепок, что стала похожа
На деревьев кору его твердая кожа.
И не мог он в бою, как все прочие, лечь:
Нет, не брал его кожи сверкающий меч.
Вот кто вышел на бой! Мест неведомых житель! Серафимов беда! Всех людей истребитель!
Загребал он воителей, что мурашей,
И немало свернул подвернувшихся шей.
Рвал он головы, ноги, — привычнее дела,
Знать, не ведал, а в этом достиг он предела.
И цепного вояки крутая рука
Многим воинам шаха сломала бока.
Вот из царского стана, могучий, проворный,
Гордо выехал витязь для схватки упорной.
Он хотел, чтоб его вся прославила рать,
Он хотел перед всеми с огнем поиграть.
Но мгновенье прошло, и клюка крокодила
Зацепила его и на смерть осудила.
Новый знатный помчался, и той же клюкой
Насмерть был он сражен. Свой нашел он покой.
Так вельмож пятьдесят, мчась равниною ратной,
Полегли, не помчались дорогой обратной.
Столько храбрых румийцев нашло свой конец,
Что не стало в их стане отважных сердец.
«Воины шаха, румийцы? — удивилась Тамара. — Что ж это за история, где действуют румийцы, то бишь римляне, которые являются „воинами шаха“? И где Бойша мог ее выучить? Хотя где — понятно: в родовой библиотеке, о которой рассказывал».
Итер между тем все вел и вел стихотворное повествование, рассказывая о том, как некий владыка румийцев, теперь уже именуемый царем, собрал своих мудрецов и держал с ними совет — как справиться с неведомым монстром?
Некий муж, изучивший всю эту страну,
Так ответом своим разогнал тишину:
«Если царь мне позволит, в усердном горенье
Все открою царю я об этом творенье.
К вечной тьме приближаясь, мы гору найдем.
Узок путь к той горе; страшно думать о нем.
Там, подобные людям, но с телом железным,
И живут эти твари в краю им любезном.
Где возникли они? Никому невдомек
Их безвестного рода далекий исток.
Краснолики они, их глаза бирюзовы.
Даже льва растерзать они в гневе готовы.
Так умеют они своей мощью играть,
Что одно существо — словно целая рать».
«Что одно существо — точно целая рать», — повторила про себя Тамара. У нее в голове вдруг словно зажегся огонек, крохотный, далекий светоч, который еще не в силах был разогнать клубящийся вокруг мрак, но уже служил путеводным маяком.
Итер заканчивал поэму. Мудрец говорил своему царю:
«А когда мощным русам желанна война,
В бой ведут они этого злого слона.
Но хоть в битву пустить они диво готовы,
Все же в страхе с него не снимают оковы.
Узришь ты, лишь в нем битвенный вспыхнет запал,
Что для многих весь цвет светлой жизни пропал».
Услыхав это все, Искандер многославный
Был, как видно, смущен всей опасностью явной,
Но ответил он так: «Древки множества стрел
Из различных лесов. Есть и сильным предел.
И, быть может, овеянный счастьем летучим,
Я взнесу на копье его голову к тучам».
Прихлопнув ладонью струны, Бойша вскинул голову, заметил, что Тамара смотрит на него, и улыбнулся:
— Это очень длинная повесть о древних войнах. Написал какой-то человек по имени Низами. Так значилось на первой странице.
— А как называется? — задрожавшим вдруг от возбуждения голосом спросила Тамара.
— «Искандер-наме». Это имя царя. Я все не осилил, выучил только самые интересные куски… Эй, ты чего?!
Отмахнувшись от итера, Тамара вскочила, сжала ладонями виски. Огонек в голове девушке вспыхнул, как фальшфейер, залив светом все вокруг. Отдельные части пазла, лежавшие во тьме, стали видны, как на ладони. Осталось только сложить из них картинку.
«Хозяйка Круглого дома говорила о воине в рогатом шлеме, — расхаживая по палубе, лихорадочно думала Тамара, не замечая, что за ней с удивлением и надеждой следит уже не только Бойша, но и Мыря с Атямом. Мысли девушки скакали, как белки. — Рогатый золотой шлем, по легенде, был у Александра Македонского. Мыря упоминал его в истории об эгиде Афины Паллады. На востоке Македонского называли Искандером. Искандером Двурогим… Поэма Низами „Искандер-наме“. Неведомый противник, „одно существо — точно целая рать“. Вот! Вот оно! Искандер!!»
И она бросилась к Бойше, схватила за отвороты кафтана, тряхнула, приподняв итера с палубы:
— Ты! Ты когда меня Атяму на кладбище отдать хотел, подземельем с толстыми дверями и телегой железной о восьми колесах нас заманивал! Сам ты такого придумать не мог — значит, где-то видел! Где?! Говори! Говори!!
— Ну это… тайна наша… Мы Великим Постулатом клянемся, что никто… — важно начал Бойша, но, встретившись с совершенно бешеным взглядом Тамары, охнул и зачастил: — Есть, есть такое место! И повозка с железными бревнами на горбе есть! В Ухтинском краю, под землей. Только…
— Что — только?
— Знаки там запретные. Долго быть нельзя. Так Учителя говорят и профы.
— Какие знаки?
Бойша вытащил из-за голенища сапога нож и нацарапал острием на донышке миски кружок с тремя треугольниками внутри. Тамара посмотрела на творение итера и прошептала:
— «Радиационная опасность»… Значит, там есть источник радиации. Боеголовки… — И, тут же возвысив голос едва не до визга, снова тряхнула итера: — Где это? Как туда попасть? В каком состоянии «Искандер»? Ну, телега эта восьмиколесная?
— В хорошем, в хорошем, — отрывая от себя руки девушки, успокаивающе забормотал Бойша. — Ржи совсем нет, воздух там сухой и гудит все время что-то. Мы внутрь-то и не ходим, через оконце заглядываем. А ехать надо на полночь, по Серебряной плеши…
— Атям! — Отпустив наконец итера, Тамара выпрямилась, сорвала запотевшие очки. — Полный ход! Мы идем на Серебряную плешь. «Искандер» — наш единственный шанс.
Это была сумасшедшая гонка, о которой, как сказал Бойша, еще сложат песни и сказания. «Гиблец» мчался по завольским степям через овраги и обрывистые берега бурливых рек, через холмы, через заслоны чистунов и спустя двадцать дней вышел к Каме у Чистопольского посада. Когда-то здесь был мост через великую реку, но от него осталось лишь несколько бетонных опор, торчащих из серого, еще очень тонкого ноябрьского льда.
Переправа далась путникам великими трудами. Пока рубили лес для плота, с юга по следам коня нагрянула большая дружина, снаряженная в поречных городищах. Вместе с воинами шли незнати, сильные и опытные бойцы — два задушника, полуденница, змиул и обросший мхом, огромный, как изба, болотник.